Псих

Мой принц дал нам задание написать эссе о том, чего нам больше всего не хватает, мотивируя это тем, что люди интереснее всего отвечают на идиотские вопросы. Общественность кинулась писать о свободе, равенстве, личном пространстве и т. д. и т. п. Я написала, что мне не хватает автоматической руки, как у Железного Человека – мне не нужно, чтобы она стреляла, но очень пригодилось бы самогенерирующееся в ладони зеркальце. Далее я пустилась в пространные рассуждения о том, как именно это должно выглядеть с конструктивной точки зрения, потому что боялась, что меня неправильно поймут. В постскриптуме на восьмой странице я вспомнила свою старинную идею о волосах, которые раз и навсегда могли бы поменять цвет без покраски – мне показалось, что автоматическая рука сама по себе может произвести недостаточное впечатление на читающего.

Я всегда сдаю письменные работы первая, сколько бы я ни написала, и когда я с очень тяжелой головой вышла из корпуса в парк, мне вдруг стало понятно. Когда я пишу и говорю, я думаю только о себе и ориентируюсь только на себя. Поэтому, собственно, я никому не нужна. Мне легче иногда честно и точно высказать свое собственное, чем искать понимание и создавать при этом что-то чужое. Слушайте, да как оно вообще получится, это понимание, если мы такие разные, если при сложении выходят не плюсы и минусы, а поезд и кусок мыла?

– Тебя никто не любит, – ядовито говорит критик. – И сравнения твои тоже.

– Я знаю, – говорю я.

– Эй, – говорит Райдер, – ну раз уж ты здесь, есть одна штука, которую, видимо, ты должна знать. Может, ты ее уже знаешь.

– Мм?

– Твоя мама завела блог.

– Ну офигеть теперь, – говорю я. Я это уже сегодня говорила или где-то слышала? – И что я должна делать? Там гадости про меня? Или про чудеса их воспитания?

– Лис, эммм, он на сайте будущих матерей.

– Это уже интереснее, – говорю я. – И давно? Хотя какая, собственно, разница, если я могла об этом не узнать еще лет семьдесят.

– Пять-шесть месяцев. Ну то есть я не о самом блоге сейчас, да. Я не знаю, что ему ответить.

– Лис, – говорит Райдер, – я вообще не собирался тебе говорить, но и чтобы ты совсем не знала, если знаю и я, и Марселла…

– Еще интереснее. С каких пор вы оформили надо мной официальную опеку? Когда вы мне сообщите, зачем вы меня удочерили?

– Лис…

– Я не хочу быть ничьим ребенком, – говорю я. – Ни их, ни вашим. Так что можете отметить это вечеринкой два на два.

Лето началось так хорошо, так прохладно, так расслабленно, что мне очень лень писать. Все, что меня волновало, постепенно сошло на нет, и у меня не было особого желания думать, что это на меня не похоже. Я хотела в летний лагерь под руководством моего любимого филологического мужчины, Марселла ехала домой. У нас оставалось еще три недели на то, чтобы официально открыть сезон мороженого и комаров.

Это было впервые, когда в конце учебного года действительно что-то заканчивалось, кроме самой учебы. Моего молчаливого друга отчислили за выходку со стрельбой. Поскольку я теперь отравлена литературоведческим анализом, я не могу не думать, что его роль в той истории, которую я пишу, оказалась маленькой и крайне дурацкой. Мать Марселлы разводилась со своим юным мужем и тоже, как и сама Марселла, возвращалась домой. Я хотела бы посмотреть на воссоединение семьи, но инстинкт самосохранения у меня сильнее.

Ну и да, у меня теперь есть младший брат. Я узнала об этом фактически случайно – я могла вычислить сроки, естественно, но ребенок родился недоношенным, и я всего лишь услышала на заднем плане детский плач, когда мне звонила мама. Я поздравила ее. Она стала сокрушаться, что в моей комнате не успели закончить ремонт, и детская была не готова к рождению малыша.

Наверное, если бы я была мужчиной, я бы с трагическим видом закрылась у себя в комнате в общежитии (да, хоть где-то у меня осталось несколько квадратных метров) и несколько дней пила бы не просыхая. Но я не хотела ни о чем подобном думать. Наша семья окончательно раскололась. Вероятно, было неплохо, что у них теперь появилась замена мне. Я ушла в свободное плавание, и мне было необязательно возвращаться – даже если я и хотела.

Я хотела. Какое-то время. Когда здесь все стало налаживаться, я иногда думала, что можно было бы потихоньку перестать ругаться с родителями и устроить какое-то подобие мира. Проблема была в том, что я приняла за мир элементарное отсутствие интереса к себе. И сколько бы я ни раскладывала это по полочкам, мне все равно было обидно – когда-то больше, когда-то меньше.

Я завела блокнот и выписывала цитаты из книжек.

Я потеряла блокнот.

Я пыталась сочинять песни и петь их под гитару.

Я болталась одна по ночам.

Оказалось, что надо перестать выделываться и выплакаться хорошенько, на несколько недель вперед. Действительно, мое отношение к вещам сразу изменилось в сторону ленивого равнодушия.