Псих

– Неужели все так плохо? – озабоченно говорит Марселла. Мне стыдно оттого, что я не даю ей спать, но я давила это все в себе несколько дней, понимая, что говорить одно и то же в миллионный раз бесполезно, но иначе меня просто разорвет.

– Плохо, – говорю я.

Хуже всего, пожалуй, то, что я и отсюда хочу бежать. Как можно дальше и как можно скорее. Я люблю здесь каждый камень, каждую колонну, пруды, лебедей в прудах – всех вместе и каждого по отдельности – но все это теперь отравлено, и я ничего с этим не могу поделать, совсем ничего. И просить совета мне не у кого.

Кто-то затеял дискуссию на тему того, можно ли считать блоги литературой (вторая по бессмысленности тема после сложных взаимоотношений курицы с яйцом), и я ненадолго отвлеклась на Геймана, потому что сказать мне было нечего. Нет, пожалуй, это не то слово – мне не хотелось встревать. День был довольно приятный, предыдущие две лекции мне понравились, поэтому у меня не было желания портить себе настроение и заводиться из-за чего-то, по поводу чего невозможно прийти к компромиссу. Я уже морально приготовилась к тому, что по этому предмету меня завалят. Трудно что-то сдавать человеку, с которым вы переругиваетесь из-за оценок и который, видимо, считает вас самовлюбленной и умственно отсталой в одно и то же время. А у вас при виде него в голове автоматически запускаются сентиментальные плейлисты, сыплются искры и стремительно умирают нервные клетки.

(По крайней мере, они умирают счастливыми.)

И, как это всегда бывает, когда удается попасть на свою волну, возвращение на волну реальности получилось как кирпичом в лицо, потому что сквозь Геймана до меня донеслась вольная, но все же вполне узнаваемая цитата из моего дневника.

Я пропустила следующую его пару, на которой предлагалось меня анализировать. Я убедила себя, что никто не посчитает это подозрительным – в самом деле, люди там и тут пропускают пары.

И знаете, дело было даже не в том, что какие-то незнакомые мне люди измеряют художественность моего дневника. Для полного счастья мне недоставало бы только пригласить в аудиторию своих психотерапевтов (хотя бы парочку) – и все-таки позвонить Райдеру. Я позвала бы еще змею, если бы она не умерла. Странно, но это первый раз, когда я что-то действительно чувствую в связи с ее смертью.

– Жаль, что вас не было, – говорит он у меня над ухом, когда я притормаживаю в коридоре, чтобы положить книги в рюкзак. Черт побери, это же было позавчера. – Разговор вышел интересный.

– У меня получился библиотечный день, – отвечаю я бесстрастно, – извините.

(Сделай нормальное лицо, немедленно сделай нормальное лицо. Ладно, о чем это я, ты все равно будешь похожа на киборга-убийцу.)

– Насколько я помню, у вас уже есть один… библиотечный день? (А у вас, черт вас возьми, есть девушка, отойдите от меня и перестаньте интересоваться моей успеваемостью, иначе я за себя не отвечаю.)

Я чувствую, что вот-вот заплачу, и это совершенно не укладывается у меня в голове. Я жду момента, когда мне наконец-то станет жалко своих усилий, вколоченных в прошлый семестр, и я разозлюсь на себя, а не на него, но злоба не появляется.

Видимо, мой взгляд настолько красноречиво сообщает: «отойдите от меня, у меня больше нет сил» – что он смотрит на меня еще секунд пять в ожидании ответа, потом осторожно трогает меня за плечо, говорит: «Ну вы ходите на пары все-таки» – и исчезает.

Учебный процесс на сегодня можно считать сорванным.

Пока я молчала, наступил апрель. Я отвечала на семинарах сухие глупости, позволявшие мне, тем не менее, получать хорошие оценки. Моя искра куда-то делась, и мне действительно хотелось только молчать. Единственное, что я чувствую, – это что мои истории уже миллион раз пережеваны, поэтому мне не стоить просить помощи ни у кого, даже у Марселлы.

Мне даже с ней, кстати, теперь не совсем комфортно, потому что я не знаю, что мне говорить. Я какое-то время назад решила для себя, что она и так уже видит меня как законченную невротичку и что все мои проблемы ей прекрасно известны, а потому повторять лишний раз не следует.

Кроме того, повторять больно. Это заставляет думать о том, о чем думать совсем не хочется. Неважно, что я делаю – листаю учебники, засыпаю в очереди в столовой, таскаю гантели туда-сюда, – я больше нигде не чувствую себя счастливой. Я бы предпочла не знать, что такое ощущение счастья, потому что теперь я без него как без ноги. Его больше не будет, но перестать о нем думать невозможно, потому что для него есть свободное место, которое должно быть чем-то занято.

И да, мало приятного в том, что дело только во мне. Я могу быть где угодно и с кем угодно, но рано или поздно найдется что-нибудь, что будет высасывать мою жизнь, и, видимо, я вечно буду бегать от человека к человеку, из города в город только чтобы понять, что это совершенно ничего не дает. Просто потому, что я не могу выбежать из себя.

Поэтому, серьезно, круто бы было иметь хотя бы спокойствие, способность принимать то, что я не умею жить как все. Но где там.