Психоанализ детских страхов

Время от времени это воспоминание возвращалось в ходе анализа и требовало своего объяснения, которое долго не получало. Однако можно было предположить заранее, что такая деталь сохранилась в памяти не сама по себе, а в качестве покрывающего воспоминания замещала нечто более важное, с которым была каким-то образом связана. Однажды он сказал, что бабочка на его языке называется «бабушка», старая матушка; бабочки вообще казались ему женщинами и девушками, а жуки или гусеницы – мальчиками. Таким образом, в той сцене страха, должно быть, пробудилось воспоминание о существе женского пола. Не буду умалчивать, что тогда я как возможность предположил, что желтые полоски бабочки напомнили ему такие же полосы на предмете одежды, который носила женщина. Я делаю это только затем, чтобы показать на примере, сколь недостаточной, как правило, оказывается комбинация врача для решения возникших вопросов, насколько несправедливо делать ответственными за результаты анализа фантазию и суггестию врача.

В совершенно другой взаимосвязи много месяцев спустя пациент заметил, что, когда бабочка села и стала раскрывать и складывать крылья, это произвело на него впечатление чего-то зловещего. Это было похоже на то, как женщина раздвигает ноги, а ноги составляют фигуру римской цифры V – как известно, время, в которое еще в его детские годы, но также и теперь обычно портилось его настроение.

Это была мысль, которая никогда не пришла бы мне в голову, но она приобретала ценность благодаря соображению, что выявленный в ней ассоциативный процесс носил поистине инфантильный характер. Внимание детей, как я часто замечал, гораздо больше привлекает движение, а не формы, находящиеся в покое, и они часто создают ассоциации на основе сходства движения, которые нами, взрослыми, пренебрегаются или не замечаются.

Затем эта небольшая проблема снова на долгое время исчезла. Я хочу также упомянуть общераспространенное предположение, что заостренные или палкообразные отростки крыльев бабочки могут иметь значение символов гениталий.

Однажды робко и неясно всплыло нечто вроде воспоминания о том, как очень рано, еще до няни, за детьми ухаживала девушка, которая его очень любила. У нее было такое же имя, как и у матери. Конечно, он отвечал на ее нежность. Итак, забытая первая любовь. Но мы сошлись на том, что, должно быть, здесь что-то произошло, что стало важным впоследствии.

Затем, в другой раз, он поправил свое воспоминание. Ее не могли звать так, как мать, это было ошибкой с его стороны, которая, конечно, доказывала, что в его воспоминаниях она была слита с матерью. Ее настоящее имя пришло ему на ум также окольным путем. Ему вдруг вспомнились кладовка в первом имении, в которой хранились собранные фрукты, и определенный сорт груш великолепного вкуса, большие груши с желтыми полосками на кожице. На его родном языке эти плоды называют груша, и это было также именем той юной няни.

Таким образом, стало ясно, что за покрывающим воспоминанием о преследуемой бабочке скрывалось воспоминание о юной няне. Но желтые полосы находились не на ее платье, а на фруктах, которые называли так же, как и ее саму. Но откуда взялся страх при активации воспоминания о ней? Ближайшая грубая комбинация могла бы гласить, что у этой девушки, когда он еще был маленьким ребенком, он впервые увидел движения ног, которые зафиксировал как знак римской цифры V, – движения, которые делают доступными гениталии. Мы отказались от этой комбинации и ожидали дальнейшего материала.

Очень скоро появилось воспоминание об одной сцене, неполное, но, насколько оно сохранилось, совершенно определенное. Груша лежала на полу, рядом с ней стояли чан и веник из связанных прутьев; он был тут же, и она дразнила или высмеивала его.

То, чего здесь недоставало, легко можно было дополнить другими эпизодами. В первые месяцы лечения он рассказывал о навязчиво возникшей влюбленности в одну крестьянскую девушку, от которой заразился болезнью, послужившей поводом к его последующему заболеванию. Тогда странным образом он отказывался сообщить имя девушки. Это был совершенно обособленный случай сопротивления; обычно он безоговорочно подчинялся основному аналитическому правилу. Но он утверждал, что ему очень стыдно произнести это имя, потому что оно чисто крестьянское; знатная девушка никогда бы его не носила. Имя, которое наконец стало известно, было Матрена. Оно звучало по-матерински. Стыд явно был неуместен. Самого факта, что эти влюбленности относились исключительно к простым девушкам, он не стыдился – только имени. Если приключение с Матреной могло иметь нечто общее со сценой с Грушей, то стыд следовало отнести к этому раннему происшествию.