Психоанализ и математика. Мечта Лакана

Классический психоаналитик мог бы сказать об этом удивительном эрото-логическом заявлении (трагикомической агниции), мол, Джаннини желал своего брата с ранних лет, и неслучайно годы спустя влюбился именно в него. Для Лакана же важно то, что желание Джаннини высвобождается вещью, даже если объект, который он ищет – чистая незамужняя дева – совершенно не совпадает с этой вещью. Сложившаяся ситуация смешна и неразрешима не потому, что субъект обнаруживает свою инцестуозную детскую любовь, а потому что мы сталкиваемся с примером удивительного расхождения между «объектом как причиной желания» (действующей причиной) и «объектом как целью желания» (целевой причиной). «Нормальный» эротический объект [«/» (я)], который ищет Джаннини, не несет на себе никакого сходства с той уникальной Вещью, которую он любит (впрочем, возможно, каждый раз, когда мы действительно влюбляемся, мы сталкиваемся с этой вещью, зачастую противоречащей нашему идеалу эротического объекта). На деле, Вещь обладает этой частностью: она – уникальна. Потому-то язык и не способен ее схватить: никакой язык не может указывать на нечто уникальное! Язык говорит «лошадь», но у него нет средств сказать об этой единственной лошади⁴³.

Лакан разрабатывает понятие Вещи [la Chose] в ходе одного-единственного семинара, «Этика психоанализа» (1959–1960), после чего оно возникает в его учении лишь эллиптически.⁴⁴ Семинар по этике отмечает некий предел лакановской мысли. Не случайно это – единственный семинар, который Лакан специально переписал для публикации. Вещь стала самым обсуждаемым лакановским понятием в философской литературе последних лет, по мере того, как интерес сместился с лакановской структуралистской сосредоточенности на главенстве означающего на этические размышления о реальном.

Лакановская вещь [Ding] не позволяет себя схватить в качестве некоего существа, поскольку она нераспознаваема; это – не-объект, который можно лишь «вообразить» как некую пустоту, или как простой идеал, даже если он ориентирует и структурирует серию объектов субъекта. Это не кантовская вещь-в-себе (Ding an sich), непознаваемая за феноменами: Лакан скорее помещает ее в отношении к универсальной максиме «Критики практического разума». Лакановская вещь – некий абсолют, в котором субъект ничего о себе не узнает, и, как таковая, она – скорее объект абсолютного отвращения. Вещь, das Ding, содержит «тайну принципа реальности», потому что она – fremd, посторонний, враждебный, абсолютный Другой. По ту сторону принципа удовольствия мы можем различить призыв Вещи; и человек, ведущий поиск по ту сторону объектов, в которых он себя узнает, обнаруживает свою преданность этому «Другому Другого», бросающему вызов абсолютному неудовольствию, характеризующему любую этику.

Происхождение Zusf-процессии, по Лакану, связано с первым переживанием младенцем наслаждения, jouissance, предшествующим какому бы то ни было лингвистическому представлению. Эта травма jouissance являет собой образец всех последующих переживаний удовольствия, хотя от нее невозможно избавиться, равно как и пережить заново, вопреки всем неистовым стараниям в течение всей жизни вновь овладеть ею. В качестве не-мыслимой модели любого удовольствия Вещь представлена по-разному, хотя и всегда негативно: как центральная пустота, как полость внутри всякой последовательности, как ядро, на которое направлена ненависть и ярость, как недостижимая суть реалий. Однако эта нераспознаваемая вещь ориентирует гравитацию этики и невроза.⁴⁵ Вещь правит человеческим этосом, психической экономикой желаний и удовольствий. Так, не будучи частью психического аппарата, Вещь создает его ядро: абсолютно вне души, она – ее черная сердцевина, вокруг которой вращаются любимые и ненавистные объекты. Вещь можно сопоставить с глазом торнадо, спокойным местом в циклональном вихре, которое одновременно является и не является его частью.