Психоанализ и математика. Мечта Лакана

Конструктивистский и антиреалистский подход, самый популярный среди аналитиков сегодня, возможно, способен вернуть свободу и оригинальность психоанализу, однако, в конечном счете, он приносит с собой разочарование. Продолжительная мучительная работа анализа сводится к игре, чистой конструкции, никак не затрагивающей реальное. Аналитик, лишенный научной платформы, уходит от вопроса о ценности и истине своей работы, поскольку на кону оказывается не реальное, а последовательность игры. Откуда такое массированное выпячивание, как в теории, так и в практике, переноса: анализ, ставший чистой игрой рассчитанной на двух участников, как и в шахматах, исключает какую-либо онтологическую подоплеку того, что прорабатывается. Ведь проницательность Фрейда и некоторых его последователей впечатляет нас и по сей день как раз потому, что мы чувствуем, им удалось ухватить что-то реальное, даже если этого и не доказать. В противном случае ничто не отличает «игру» анализа от любой другой интерпретативной процедуры, например, от художественной или литературной критики. Хуже того, даже астрология втянута в чистую игру аналогических производных, дающих выход всему, что конститутивные правила астрологической игры могут произвести. Разве аналитик просит анализанта разделить с ним тот же самый тип веры, которой требует игра типа астрологии?

Я вспоминаю одного пациента, который терял все свои новые кредитные карточки практически сразу после того, как ему их выдавали. Он не мог понять, каким образом получалось так, что из всего содержимого карманов, терял он только новые кредитные карточки. Происходило это слишком часто, чтобы сойти за чистую случайность. Взволновавшая его мысль родилась из его ассоциаций: «Я – дискредитировавшая себя личность». Насладиться кредитом доверия казалось ему недостойным. Ортодоксальный аналитик сказал бы, что его сверх-я не позволяет его я насладиться кредитом. Через некоторое время (было ли это связано с его «открытием» в психотерапии?), симптоматические потери прекратились.

Каждая интерпретация – это лишь догадка, по сути, не верифицируемая. В отличие от научных гипотез, аналитические интерпретации никогда не подтверждаются в смысле Поппера: они лишь кажутся более или менее вероятными. В то же время, психоанализ все свои гипотезы основывает на предположении, что определенные мысли – как, например: «Я не заслуживаю доверия близких мне людей»⁹ – имеют реальное влияние на человека, и что идеи такого рода имеют причинную силу. (Мне даже интересно, а не является ли сведение анализа к простой лингвистической игре своего рода симптомом аналитиков, их способом признания, что многие, кто сегодня критикует анализ, правы).

Но как определить эту «причину»? Может нам стоит вернуться к объективистской концепции, к идее, что психоанализ – наука о психических объектах? В этом нет необходимости, потому что понятие «объект» сегодня предполагает пристальное изучение и применение процедур объективного исследования. Однако в чем тогда заключается каузальность игры аналитической интерпретации? Похоже, она занимает неизученную логическую плоскость, что-то вроде невозможного пространства между объективными причинными связями и логическими выводами. Но, есть ли там некое возможное промежуточное пространство? По-видимому, ценность психоанализа, а, стало быть, и его возможное выживание в следующем столетии основывается на том положении, что существует реальное, которое отличается как от объективной, так и от математической реальности.

Некоторые аналитики видят выход из создавшегося положения в том, что психоанализ – историческая наука: она работает не с объективными законами, как физика, а с историческими (хотя и психическими) событиями. Анализ не предугадывает законы психики, а нацелен на убедительную реконструкцию «истории» конкретного субъекта. Аналитик исследует влияние первичной сцены, оказанное на субъекта, так же, как историк исследует влияние экономического кризиса во Франции на Революцию 1789 года. Я не буду обсуждать здесь обоснованность тезиса о статусе исторических трактовок, так как он все еще не совсем ясен и часто оспаривается. Но в отличие от историка, аналитик, по-видимому, ищет лишь один тип причинности, тип который я бы назвал значимой причиной («значимой» подобно тому, как значима именно та личность, которая важна и дорога).