Психоанализ культуры

Мы уже заметили, что наша гипотеза, будто Моисей – не еврей, а египтянин, рождает новую загадку. Способ действия, кажущийся легко понятным у еврея, совершенно непредставим у египтянина. Если же мы перемещаем Моисея во времена Эхнатона и связываем его с этим фараоном, то загадка испаряется и открывается возможность существования мотивов, отвечающих на все наши вопросы. Давайте исходить из предпосылки, что Моисей был знатной и высокопоставленной особой, возможно, и в самом деле членом правящего дома, как утверждает легенда. Будучи честолюбивым и деятельным человеком, он, наверняка осознавая свои огромные способности, вероятно, мечтал даже когда-нибудь встать во главе народа или управлять царством. Весьма близкий к фараону, он был убежденным приверженцем новой религии, основные идеи которой стали его собственными. Со смертью фараона и наступлением реакции он увидел, что все его надежды и замыслы рухнули. И хотя он не собирался отрекаться от дорогих ему убеждений, Египет уже не мог ничего предложить ему, и фактически он лишился родины. В этой трудной ситуации Моисей нашел оригинальный выход. Мечтатель Эхнатон был очень далек от своего народа и позволил развалиться своей мировой державе. Деятельной же натуре Моисея соответствовал иной план: основать новое государство, найти новый народ, которому он был намерен даровать отвергнутую Египтом религию. Как выяснилось, это была героическая попытка поспорить с судьбой, двумя путями вознаградить себя за утраты, понесенные им в связи с крахом Эхнатона. В то время он был, возможно, наместником той приграничной провинции (Газа), где (видимо, еще во времена гиксосов) осели некоторые семитские племена. Они-то и должны были стать его новым народом. Решение всемирно-исторического масштаба[58]. С ними он достиг согласия, возглавил их, «силой своих рук» обеспечил их переселение. В полном противоречии с библейской традицией приходится признать, что этот Исход протекал мирно и без всякого преследования. Это сделал возможным авторитет Моисея, а какой-то центральной власти, способной ему воспрепятствовать, в тот момент просто не существовало. Как следует из нашей умозрительной конструкции, Исход из Египта пришелся на период между 1358 и 1350 гг. до н. э., то есть после смерти Эхнатона и перед установлением власти Харемхаба[59]. Целью переселения могла стать только страна Ханаан. После краха египетского государства туда устремились орды воинственных арамейцев, захватчиков и грабителей, указав тем самым место, где умелый народ сможет найти себе новые землевладения. Об этих воителях нам стало известно из писем, найденных в 1887 году в разрушенном городе Амарна. Там их называли хабиры (Habiri), и это название было перенесено – неизвестно как – на пришедших позднее еврейских захватчиков – хебреев [Hebräer – евреи], о которых в письмах из Амарны не могло быть и речи. К югу от Палестины, в Ханаане, жили также племена, бывшие ближайшими родственниками вышедших теперь из Египта евреев.

Выявленные нами мотивы Исхода евреев в целом объясняют нам и введение обрезания. Известно, как по-разному относятся люди (народы и отдельные индивиды) к этому древнему, теперь уже едва ли разумному обычаю. Тем, кто его не применяет, он кажется чрезвычайно странным; одни побаиваются его, другие же, приветствующие обрезание, гордятся им. Благодаря ему они чувствуют себя возвеличенными, как бы облагороженными и презрительно, свысока взирают на других людей, считая их нечистыми. Турки до сих пор называют христиан «необрезанными собаками». Вполне вероятно, что, будучи египтянином, и сам Моисей, подвергшийся обрезанию, разделял такую же установку. Евреи, с которыми он покинул отечество, должны были стать улучшенной заменой египтян, которых он оставил в их стране. Ни в коем случае они не могли оказаться хуже. Он хотел сделать из них «освященный народ», как довольно выразительно написано в Библии. В качестве же признака такого освящения он и учредил у них этот обычай, который по меньшей мере уравнивает их с египтянами. Введение обычая можно было только приветствовать, поскольку благодаря ему евреи изолировались и удерживались от смешения с чуждыми народами, к чему должны были бы привести их странствия, подобно тому как и сами египтяне держались в стороне от любых чужеземцев[60].

Однако поздняя еврейская традиция повела себя так, словно опасалась выводов, высказанных нами ранее. Если признать обрезание египетским обычаем, введенным Моисеем, то это почти равнозначно признанию, что и религия, дарованная им, тоже была египетской. Но поскольку есть серьезные основания не признавать этот факт, то приходится отвергать и обстоятельства, касающиеся установления обрезания.

IV