Психогеография

Мы сами создаем историю культуры, но не произвольно, а исходя из существующих условий. Городская цивилизация – это недавнее творение капитализма, и идеологический климат, характерный для буржуазного режима, культура которого представляет собой инструмент господства и вместе с тем суррогат уничтоженной в качестве орудия бегства от реальности религии, до сих пор не позволял извлечь все выводы из этих совершенно новых по существу условий. Необходимость теоретического описания возможностей, исчезающих и открывающихся в результате мутации нашей окружающей среды, должна лежать в основе любого экспериментального поиска художественной практики, соответствующей продуктивному духу нынешнего времени. Одним из таких путей создания атмосферы, которую начинают называть ситуационизмом, является психогеография.

На исходе XVIII века Лондон, обогнав другие города Европы в процессе концентрации производства, достиг стадии развития, повлекшей за собой качественный скачок в образе жизни его жителей. Именно в Лондоне той эпохи мы обнаруживаем зафиксированное средствами художественной литературы зарождение проблематики, очерчивающей объективную территорию эмоционального урбанизма, в котором впервые заявляет о себе чувствительность совершенно особого рода. История любви Томаса де Квинси и бедной девушки Анны, случайно разлучившихся и тщетно искавших друг друга – «в огромных лабиринтах Лондона; быть может, нас разделяло всего несколько футов…»[33], – знаменует собой исторический момент осознания психогеографического воздействия на динамику человеческих страстей. Ее значение в этом плане сравнимо лишь с легендой о Тристане, которая отразила формирование представления о любви-страсти.

Промышленная революция меняла в тот период все условия человеческого существования, и личная судьба, освобожденная от сверхъестественных иллюзий и попросту определенная во Франции – в ходе экспериментирования буржуазии с властью – в качестве «политики», уже угадывалась в материальном окружении, которое создавал для себя человек, и в соответствующих этому окружению общественных взаимоотношениях.

Власть человека над природой неизмеримо выросла, и в то же время большинству людей оказалось навязано тяжелейшее положение: в новаторской культуре сочетание двух этих явлений выражается через все более острое противоречие между утверждением огромных возможностей чувств и засильем нигилизма. У Томаса де Квинси эти типичные тенденции еще смягчались обращением к классическому гуманизму, который поэты и художники следующего века подвергли чем дальше, тем более радикальному разрушению. Тем не менее Квинси следует признать безусловным предвестником психогеографического дрейфа, читая, как он – в период между 1804 и 1812 годами – бродит по Лондону, всегда в той или иной степени рассчитывая найти Анну и вглядываясь «во многие мириады женских лиц». И далее: «…я часто, приняв опиум, блуждал по городу в субботний вечер, равнодушный к направлению и расстоянию… в честолюбивых попытках отыскать некий северо-западный проход[34], я, вместо того чтобы плыть вокруг мысов и полуостровов, как на пути вперед, вдруг попадал в… лабиринты аллей… Порою почти уверен был я, что являюсь первооткрывателем этих terrae incognitae, и сомневался, отмечены ли они на современных картах Лондона».

В настоящее время мы рассматриваем психогеографию и дрейф как временные методически определенные дисциплины, призванные опробовать некоторые способы построения атмосферы, а также формы нового – ситуационистского – поведения. По нашему мнению, центральной проблемой психогеографии является передача результатов, пусть на первый взгляд смехотворных: именно это связывает ее с архитектурой, которую нам еще предстоит создать. Когда мы начинали заниматься дрейфом, многих из нас эта практика увлекала более непосредственно, чем сейчас. Возможно, тогда в ней содержалась немалая доля иррациональности, ожидание того, что перед нами откроется некий психогеографический Большой проход, за которым мы научимся играть в новую игру – приключение всей нашей жизни[35]. Нас воодушевляли поразительные перемены, которым дрейф очень быстро подверг человеческое поведение. Так или иначе, мне кажется, что этот эмоциональный опыт способен проложить путь к подлинно научному познанию, которое в свою очередь можно будет использовать в более масштабной ситуационистской деятельности согласно схеме, предложенной Асгером Йорном, который определил психогеографию как «научную фантастику урбанизма». Йорн пишет: «Только благодаря воображению объект становится достаточно интересным для анализа, тогда как анализ лишает его способности будить воображение. Однако новая комбинация объекта и результатов анализа может образовать базу для нового воображения».