Психологические критерии исторической достоверности

В рассмотренных примерах свойства личности были призваны доказать, что имярек не мог действовать приписываемым ему образом, а стало быть, действовал как-то иначе. Выстраивая же взамен отвергнутой новую версию событий, авторы стараются учитывать психологию своих героев, но как самостоятельное основание для выводов её уже не используют. То есть психологические характеристики используются как критерий чисто отрицательного свойства, как то самое основание для сомнений, о котором говорит А. Франс, и повод для постановки вопроса, но не как средство для ответа на вопрос.

И такое отрицающее применение аргументов от психологии в истории (да и жизни вообще) действительно гораздо более распространено, нежели применение утверждающее. Что вполне закономерно, поскольку для обретения уверенности в неспособности человека совершать определённого рода поступки порой бывает достаточно узнать одну-две черты его характера. Тогда как для того, чтобы определить, какой именно способ действий из принципиально доступного ему репертуара изберёт данный человек в данной ситуации, требуется, наряду с возможностями, знать ещё мотивы (стремления) человека и то, как он видит искомую ситуацию. Установление всех этих параметров даже применительно к ныне здравствующим и доступным для непосредственного наблюдения людям является далеко не самым простым делом1*, применительно же к тем, кто физически уже не существует, трудности ещё более возрастают. И тем не менее опыт положительного, созидающего применения психологических критериев тоже имеется.

Вот, к примеру, как действует С. Н. Азбелев, исследуя проблему историзма былин и конкретно вопрос об участии новгородцев в Куликовской битве. Рассмотрев фольклорные тексты, повествующие о таком участии, он констатирует, что “содержание их, как правило, признавалось полностью недостоверным и даже квалифицировалось как баснословие. В общеисторических трудах давно утвердилось мнение, что Новгород не принял участие в освободительной войне 1380 г.” (Историзм былин и специфика фольклора, Л., Наука, 1982, с. 153). При этом в качестве “общеисторических” указываются прежде всего труды Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, И. Д. Иловайского и – без уточнения имён – позднейшие “работы по русской истории”, повторяющие традиционное мнение. Что же касается исследователей, разделяющих или хотя бы допускающих иную точку зрения, то здесь С. Н. Азбелев может сослаться лишь на А. А. Шахматова и – с теми или иными оговорками – на С. К. Шамбинаго, Б. Д. Грекова и Л. А. Дмитриева. Однако даже столь внушительное единодушие историков не отвращает человека, знающего цену фольклору, от попыток обратиться к собственно фактам.

“Известно – отмечает он в качестве исходного пункта, – что до падения независимости Новгорода отношения его с Москвой по большей части оставались натянутыми, нередко враждебными, переходя и в открытые военные столкновения. Но около двадцати лет отношения эти были настолько дружественными, что превратились тогда в военный союз, оформленный договором. Этот период падает как раз на правление Дмитрия Донского… Татары, непосредственно не угрожавшие Новгороду, в договоре не упомянуты. Но зато на первом месте названы литовские князья, не раз воевавшие до того и против Новгорода, и против Москвы” (там же, с. 154-155). А поскольку в процессе подготовки военного столкновения между Русью и Ордой литовский правитель Ягайло вступил в союзные отношения с Мамаем и выступил со своим войском на соединение с татарами, то, следовательно, заключает С. Н. Азбелев – по логике существовавших на тот момент московско-новгородских отношений, – “Новгород должен был оказать военную помощь Москве вследствие своих договорных обязательств” (с. 155). А коль скоро это так, то должны быть и следы такой помощи, кои остаётся лишь найти и зафиксировать. И С. Н. Азбелев действительно находит и приводит свидетельства теперь уже далёких от фольклора источников, которые позволяют ему не просто утверждать, что “непосредственное участие новгородцев в освободительной войне 1380 г. – исторический факт” (с. 165), но и высказать ряд интересных соображения по поводу места и роли новгородского отряда в событиях на Куликовом поле и перипетий его обратного путешествия с Дона домой.

Нам же, возвращаясь к главной проблематике настоящих заметок, остаётся лишь ещё раз подчеркнуть, что этот несомненный научный успех был достигнут в том числе благодаря тому, что имели место, во-первых, принципиальное доверие к фольклору как живой памяти народа, и во-вторых, чёткое понимание того, что общий характер, общий эмоциональный фон взаимоотношений людей является ближайшей предпосылкой соответствующих поступков этих людей по поводу друг друга (как известно из истории дипломатии, подписание договора далеко не всегда сопровождается его выполнением, а тем более – своевременным и точным выполнением).