Психология древнегреческого мифа

Отныне светозарная поляна стала чередоваться в жизни Ака-ста с волшебным лесом, и он испытывал такую полноту радости, что, казалось, уже не оставалось места для желаний. Он совсем забыл о том, чего ему первым делом захотелось, когда Феникс перенес его через озеро в сонный город золотого племени, – о белом зареве за папоротниками и о тайне восковых свечек. И когда ему карлик напомнил о них – он лишь нехотя согласился прервать третьим переживанием радостную вереницу восторгов в волшебном лесу и на светозарной поляне.

Феникс этот раз был отпущен.

IX

Они пробирались между кущами исполинского папоротника, пока не вышли на открытую, необозримую поляну, всю залитую светом бесчисленных горящих свечек.

– Хранитель! – воскликнул Акает. – Да ведь это настоящий земной огонь, пожирающий свою пищу. А ты говорил, что вы такого не знаете.

– Да, ты прав, – ответил карлик, – и все-таки не прав: огонь это настоящий, но только ваш, а не наш.

Мальчик недоумевающе посмотрел на него.

– Эти огни, – назидательно продолжал карлик, – двойники ваших душ. Всякий раз, когда на земле рождается несчастный смертный, здесь вспыхивает его свеча; всякий раз, когда он умирает, она гаснет. Взберись на ствол этого высокого папоротника и посмотри на этот край поляны; чем она представится тебе по своим очертаниям?

Мальчик исполнил требуемое.

– Боги! – воскликнул он. – Совсем как наша Аттика, когда на нее смотреть с вершины Пентеликона. А там – Евбея… Андрос…

– А дальше – вся Эллада, – заключил карлик. – Ну, слезай; пройдем прямо в Бесу.

– Вот, – сказал он, – твоя свеча: длинная, прямая, белая, горит тихим, ровным светом. Поздравляю, мой питомец: ты будешь счастлив, поскольку таковым может быть человек.

– А мой дед?

Карлик показал ему два огарка, довольно, впрочем, длинных и совершенно одинаковых. И они горели ровным, тихим светом.

– Этот свет, – пояснил карлик, – сильно мерцал, когда ты исчез. Но дух-хранитель Иодики посетил ее во сне и сказал ей, что ты жив и в безопасности – тогда они успокоились.

– А эта багровая, – спросил Акает, – догорающая в беспокойном шипящем пылании? Чья она?

– Я и сам удивлен, – ответил карлик, – это свеча Поли-фонта. Еще недавно она была довольно длинной и горела хотя и неровным, но ярким блеском. А теперь вдруг опала… И смотри, то же самое и со всеми другими багровыми свечами, в Анафлисте, в Форике, по всей Месогии. Наступает конец царству Паллантидов. Сами они, видно, сверх Миры сократили свои жизни.

– Ты должен знать, – продолжал он, – что сама Мира при рождении человека незримо ставит ему его свечу, кому длинную, кому короткую; и не в его власти удлинить ее; эта длина – рок. Но он может в каждую минуту своей жизни ее сократить или пресечь своей неразумной или преступной волей. Тогда его свеча мгновенно опускается в землю настолько, насколько он «сверх Миры» сократил свою жизнь. И наконец, бывают непредвиденные, грозные случайности. Помнишь, как тебя недавно едва не убило деревом? Тогда твой свет, раньше ровный, мгновенно затрепетал, замерцал – я это заметил и отвел грозивший тебе удар. Итак, рок, воля, случайность – вот из чего слагается ваша жизнь.

– И я догадываюсь, – все продолжал он, – кто свершит кару над Паллантидами. Пройдем прямо в Афины.

– Смотри. Эта багровая свеча – это царь Эгей; уже недолго осталось ей пылать. Но рядом с ней ты видишь другую, тоже багровую, длинную, сияющую ярким, царственным блеском, – это его сын, царевич Фесей.

– Его сын? Я не знал, что у него сын: мы все считали его бездетным.

– Он и сам, несчастный, этого не знал. Послушай, как было дело. Эгей был еще молод, но женат давно и детей не имел. Отправился в Дельфы: как, мол, мне поступить, чтобы иметь сына? Бог дал ему вещание, полное тайной благодати, но для него непонятное; все же в нем было сказано, чтобы он отправился назад в Афины. Если бы он послушался бога, вернулся бы на родину, к жене – бог благословил бы его рождением наследника, и этот наследник рос бы при нем, как опора его державы. Но он хотел разгадать тайну вещания и, зная о мудрости царя Питфея в Трезене, отправился к нему. Питфей не оправдал его ожиданий; зато ему приглянулись карие глаза царевны Этры, и они встретились под олеандрами трезенского потока. Прощаясь с ней, он сдвинул своей богатырской силой прибрежную скалу и, положив в ее гнездо свой меч, надвинул ее обратно: «Если у тебя родится сын, жди, пока он не добудет моего меча из-под этой скалы, и тогда отправь его ко мне».

После этого он вернулся в Афины. Об Этре он ничего более не слышал, кроме того, что она замуж не шла. Сам он много жен менял, но детей не имел – Афродита не давала. Под конец, уже в старости, он подчинился власти волшебницы Медеи и сделал ее своей царицей. В государственных делах ему тоже не везло: он стал данником критского царя и обязался платить ему неслыханную в Элладе дань – по семи отроков и отроковиц на съедение критскому чудовищу Минотавру.