Психология толп

Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови, останавливается. Ободряемый президентом, он начинает снова, возвышает голос. Его слушают еще меньше. Он еще более напрягает свой голос, волнуется; шум все усиливается. Он

перестает слышать сам себя, еще раз останавливается, потом, испугавшись, что его молчание вызовет неприятный воз-

глас «закрой прения», он снова начинает говорить. Шум становится невыносимым».

Когда парламентские собрания достигают известной степени возбуждения, они становятся похожими на обыкновен-

ную разнородную толпу, и чувства их всегда бывают крайними. Они могут проявить величайший героизм и, в то же

время, совершить самые худшие насилия. Индивид в таком собрании перестает быть самим собой настолько, что он

станет вотировать мероприятия, наносящие прямой ущерб его личным интересам.

История революции указывает, до какой степени собрания могут становиться бессознательными и повиноваться

внушениям, наиболее противоречащим их интересам. Великой жертвой для дворянства было отречение от своих приви-

легий, между тем, оно, не колеблясь, принесло эту жертву в знаменитую ночь учредительного собрания. Отречение от

своей личной неприкосновенности создало для членов Конвента постоянную угрозу смерти; между тем, они решились

на это и не побоялись взаимно истреблять друг друга, прекрасно зная, однако, что завтра они сами могут попасть на тот

самый эшафот, на который сегодня отправили своих коллег. Но они дошли уже до степени полного автоматизма, меха-

низм которого я уже раньше описал, и потому никакие соображенная не могли помешать им повиноваться внушениям, гипнотизирующим их. Очень типична в этом отношении следующая фраза из мемуаров одного из членов Конвента, Билльо Варенна: « Всего чаще мы и сами не желали, двумя днями или одним днем раньше, принимать тех решений, ко-

торые теперь нам ставят в упрек, — говорит он , — но эти решения порождал кризис». Ничего не может быть справед-

ливее!

Такое проявление бессознательности можно наблюдать во время всех бурных заседаний Конвента.

«Они одобряют и предписывают, — говорит Тэн, — то, к чему сами питают отвращение, — не только глупости и бе-

зумия, но и преступления, убийства невинных, убийства своих же друзей. Единогласно и при громе самых бурных апло-

дисментов левая, соединившись с правой, посылает на эшафот Дантона, своего естественного главу, великого организа-

тора и руководителя революции. Единогласно и также под шум аплодисментов правая, соединившись с левой, вотирует

наихудшие декреты революционного правительства. Единогласно и при восторженных криках энтузиазма и заявлениях

горячего сочувствия Коло д’Эрбуа, Кутону, Робеспьеру Конвент при помощи произвольных и множественных избраний

удерживает на своем месте человекоубийственное правительство, которое ненавидят одни за свои убийства и другие —

за то, что оно стремится к их истреблению. Равнина1 и Гора, большинство и меньшинство, кончили тем, что согласились

вместе содействовать своему собственному самоубийству. Двадцать второго прериаля Конвент в полном составе под-

ставил свою шею и восьмого термидора, тотчас же после речи Робеспьера, он опять подставил ее»2.

Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж мрачной, но? тем не менее, она верна. Парламентские собра-

ния, достаточно возбужденные и загипнотизированные, обнаруживают точно такие же черты; они становятся похожими

на непостоянное стадо, повинующееся всем импульсам. Следующее описание собрания 1848 года, сделанное Спюлле-

ром, парламентским деятелем, демократические убеждения которого несомненны, заимствовано мною из «Revue Littйraire» как очень типичное. Оно изображает все преувеличенные чувства, свойственные толпе, и ту чрезмерную из-

менчивость, которая дозволяет толпе в несколько мгновений пройти всю шкалу самых противоречивых чувствований,

«Раздоры, подозрения, зависть и попеременно — слепое доверие и безграничные надежды довели до падения рес-

публиканскую партию. Ее наивность и простосердечие равнялись только ее всеобщей подозрительности. Никакого чув-

ства законности, никакого понятия о дисциплине; только страхи и иллюзии, не ведающие границ, — в этом отношении

крестьянин и ребенок имеют много сходства между собою. Спокойствие их может соперничать только с их нетерпени-

ем, и свирепость их равняется их кротости. Это — свойство еще не вполне образованного темперамента и результат

отсутствия воспитания. Ничто их не удивляет, но все приводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и, в то же вре-

мя, бесстрашные и героические, они бросаются в огонь и отступают перед тенью.

Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь же быстро приходя в уныние, как и в состояние возбуждения, склонные к панике, они всегда хватают или слишком высоко, или слишком низко и не придерживаются никогда долж-