Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Арестанты, обвиненные в преступлениях на сексуальной почве, считались среди других заключенных «законной целью» для нападений. Особенно опасным местом в этом смысле являлись душевые, потому что надзор со стороны сотрудников тюрьмы там был менее строгим, так что какая-нибудь тюремная банда могла очень быстро наброситься на жертву и избить ее. Жертву могли исполосовать бритвой или другим острым предметом. Одной из форм этого издевательства было «проведение трамвайных линий». Узники вплавляли два бритвенных лезвия в пластмассовую ручку зубной щетки и затем проводили ею по лицу атакуемого. Рана получалась неопасная, но она обезображивала лицо жертвы: два близких параллельных разреза невозможно было как следует зашить, поэтому оставался заметный шрам определенного, легко узнаваемого типа. Несколько раз сотрудники тюрьмы просили меня оказать помощь заключенным, которым только что «провели трамвайные линии». Время от времени ходили слухи о том, что тюремные служащие прикинулись, будто не заметили нападения на какого-то заключенного, к которому они сами относились с отвращением, но у меня никогда не было никаких убедительных свидетельств этого (что, пожалуй, неудивительно).

По мнению заключенных, всякий, кого обвинили в преступлении на сексуальной почве и кто пока содержался в предварительном заключении, был виновен. Презумпция невиновности была для них чепухой. Если кто-то просил о защите по Правилу номер сорок пять, они считали его человеком, совершившим преступление на сексуальной почве. Подобно тому как среди акушеров раньше бытовала поговорка «Один раз кесарь — всю жизнь кесарь» (если один раз женщине делали кесарево сечение при родах, все ее будущие дети тоже будут появляться на свет таким образом), в тюрьме говорили: «Один раз под Правилом — всегда под Правилом». Иными словами, заключенные обладали долгой «институциональной памятью», а их неформальная сеть распространения информации отличалась немалой прочностью и эффективностью. Никакой заключенный, вернувшись в тюрьму (даже после многих лет, проведенных на свободе), не мог долго утаивать от своих собратьев тот факт, что когда-то он «находился под Правилом».

Более того, сведения о том, что кто-то «находился под Правилом», просачивались из тюрьмы в район, где он жил (и где доминирующие ценности и этические нормы весьма походили на тюремные). По сути, такие районы являлись своего рода тюрьмами без стен и надзирателей, а ведь тюрьмы, сотрудники которых не контролируют ситуацию, — безусловно, самые жуткие; в них процветает самое жестокое и повсеместное насилие, и по этим признакам они значительно опережают все другие пенитенциарные заведения (как вам скажет любой заключенный, пускай и несколько пристыженно, ибо это подрывает их любимую идею о том, что арестанты и тюремные служащие — «они» и «мы» — смертельные враги).

Помню одного заключенного, которого обвинили в изнасиловании двух молодых женщин. Он и прежде попадал за решетку, но ему никогда раньше не предъявляли обвинения в таком преступлении, и он упорно отрицал его. Местная газета (выходившая в том самом районе, где он жил) напечатала его имя и фото на самом виду. Однако на процессе сторона обвинения не сумела доказать его вину, а кроме того (что более необычно), защита доказала его невиновность, не оставив повода для каких-либо «разумных сомнений». Двух женщин, обвинявших его, арестовали и затем препроводили в тюрьму.

Однако еще перед судом он признался мне: даже если его оправдают (а он верил, что так и будет), он еще много лет не сможет вернуться на свое прежнее место жительства. Сама по себе невиновность не защитит его от нападений соседей. В его доме уже перебили все окна, так что в случае оправдательного приговора он вынужден будет перебраться совсем в другую часть страны, где его не знают. Иначе ему не жить спокойно.

Справедливость — вещь хрупкая, и стремление к ней ни в коей мере не является естественным или всеобщим. Ларошфуко говорил: «У большинства людей любовь к справедливости — это просто боязнь подвергнуться несправедливости». Праведный гнев — одно из тех состояний ума, которые приносят наибольшее удовлетворение, а уж когда при этом можно получить удовольствие от погрома (как в нашем примере с битьем окон), возникает нечто вроде экстаза, особенно если вы действуете заодно с единомышленниками — или просто с теми, кто загорелся той же сомнительной идеей. Праведное возмущение часто является проекцией (в терминологии Фрейда) — приписыванием другим своих действий (в том числе имевших какие-то последствия), чувств, желаний.

И в современной Англии это верно как нигде в мире. Когда в суд доставляют печально известного педофила, у входа часто собирается разгневанная толпа (или людская масса), чтобы поулюлюкать, как только его привезут. Создается впечатление, что при первой возможности они с радостью растерзали бы его. Матери с ребенком часто вопят и размахивают кулаками перед машиной, на которой привозят обвиняемого, — тем самым приводя в ужас собственное дитя.