Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Пьяный стресс

Еще одним убийцей, получившим весьма короткий срок (на мой взгляд, несправедливо короткий), была женщина сорока с небольшим лет, насмерть отравившая своего ребенка.

Эта довольно жалкая алкоголичка, когда ей было под сорок, вступила в связь с мужчиной несколькими годами старше, тоже алкоголиком. Неожиданно она забеременела от него; родился ребенок. Они не жили вместе, но он продолжал видеться с ней и проникся глубоким интересом к своей дочери. Более того, он отнесся к своим родительским обязанностям так серьезно, что даже бросил пить — в отличие от своей подруги. Пара поссорилась из-за того, что женщина продолжала пить: он считал, что это дисквалифицирует ее как мать. Поэтому он стал обращаться в суды, чтобы ему передали право опеки над ребенком. Близился день слушаний. Как выяснилось, их назначение стало смертным приговором для ребенка.

Будучи пьянее, чем обычно (из-за «стресса» в связи с предстоящими слушаниями; вообще со слова «стресс» начинаются тысячи попыток оправдаться), она решила разделаться с дочерью: возможно, потому, что знала (или по крайней мере опасалась), что, скорее всего, проиграет дело. Можно себе представить, как, обращаясь к самой себе, она произносит слова, самые опасные в любом языке (произносимые тысячами ревнивых убийц): «Если она не может достаться мне — она не достанется никому».

При всем своем опьянении она сохранила достаточный самоконтроль и координацию движений, чтобы добиться смерти ребенка довольно изощренным способом. Она растворила собственное лекарство (которое для нее оказалось совершенно бесполезным: врачам вообще никогда не следовало выписывать ей это средство) в детском сиропе от кашля и при помощи шприца и трубки ввела получившуюся жидкость в пищевод ребенка. Ребенок, как и рассчитывала женщина, умер, а ее обвинили в убийстве (не по специальной статье об убийстве новорожденного, так как ребенок был старше двенадцати месяцев).

Разумеется, не следует позволять вашим симпатиям и антипатиям затуманивать ваше суждение или даже как-либо влиять на него, но я нашел ее глубоко отвратительной: она строила из себя эдакую тихоню и при этом вовсю выражала жалость к себе, как только ее обвиняли в дурных поступках (мистер Блэр делал то же куда искуснее).

Она утверждала, будто не в состоянии припомнить события (точнее, действия), которые привели к смерти ее ребенка. Но ее амнезия типична для человека, который не хочет вспоминать или думает так: «Если я говорю, что чего-то не помню, это доказывает мою невиновность». Мол, я совершил поступок X; я не помню, как совершал поступок X; следовательно, я не мог совершить поступок X. Иногда арестанты, находящиеся в предварительном заключении, говорили мне: «Как я могу быть виноват в этом, когда я этого не могу вспомнить?», на что я отвечал: «Если вы не можете вспомнить, значит, вы в не очень-то подходящем положении, чтобы отрицать вину, разве не так?» — и советовал изменить линию защиты. Тогда к ним возвращалась память, и они начинали утверждать, что совершили свое преступление из-за того, что их спровоцировали, или же в ходе самообороны.

Обвиняемая рыдала в течение всего судебного процесса или по крайней мере той его части, на которой я присутствовал (и я не думаю, что именно мое присутствие заставило ее рыдать). Время от времени она стонала: «Фиона! Фиона!» (так звали ее дочь).

Это было весьма раздражающее представление. Да, было совершенно очевидно (по крайней мере мне самому), что это именно представление. Прежде никто не видел ее плачущей, но в суде ее скорбь прорвалась на поверхность, и скорбь эту не удавалось заглушить. Она то и дело прерывала рыданиями показания всех участников процесса, чтобы напомнить присяжным, что она — мать, потерявшая дитя.

Метод сработал: ее признали виновной в непредумышленном (а не в умышленном) убийстве на том основании, что она страдает от дурного характера — на языке психиатров это называется «расстройством личности». Ее приговорили к трем годам тюрьмы, что представляется мне довольно-таки незначительным, даже смехотворным сроком за то, что она убила ребенка таким образом.

Приговаривая ее к трем годам заключения, судья, по сути, лгал, так как перед процессом она уже провела в заключении семнадцать месяцев — и «имела право» на освобождение от половины своего срока, то есть должна была выйти на свободу всего через месяц. Иными словами, ее, в сущности, приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы, причем семнадцать из них она уже отбыла. Присяжные наверняка этого не знали — да и в любом случае бессильны были бы что- то предпринять в связи с этим.

Судьи в Британии, по сути, потворствуют мошенничеству, совершенному в отношении общественности. В этом им помогает пресса и вообще массмедиа, старательно повторяющие, что такого-то преступника приговорили к такому-то сроку тюремного заключения.