Психология женского насилия. Преступление против тела

Они хотят быть действительно хорошими родителями. Но их детским ужасам и мучениям не было позволено исчезнуть. Казалось бы, уже забытый опыт жестокости или безразличия со стороны их родителей был интернализован в форме ментальных репрезентаций, которые будут устойчиво влиять на их восприятие, мышление и поведение, хотя и на бессознательном уровне. Зачастую именно среди криков и слез их собственных детей эти травматические переживания вновь оживают, даже если они продолжают оставаться неосознаваемыми.

(De Zulueta, 1993, р. 4)

Общие рассуждения, вытекающие из приведенного выше в качестве иллюстрации клинического случая, включают соображения об идентификации Мелиссы с агрессором как о способе психической защиты от подавляющего чувства уязвимости, воспоминаний о насилии в детстве и о том, как она превратилась из ребенка, внесенного в Реестр несовершеннолетних лиц, находящихся в ситуации вероятной угрозы, в молодую мать, которая сама уже подвергала риску своего сына. Символическое значение «заботы» социальных служб для Мелиссы, которая не получала адекватной защиты в своем детстве, также оказалось значимым фактором в развитии ситуации, поскольку она чувствовала, что социальные работники преследуют ее и заранее убеждены в том, что она покажет себя с худшей стороны в тех мероприятиях по оценке ее способностей, которые они проводили. Возможно, она чувствовала зависть к Итану, получавшему заботу, в отличие от нее самой, чьими потребностями в детстве пренебрегали. К тому же информация о происхождении Мелиссы, которая была доступна отделу социальных служб, послужила основанием для помещения ее в категорию женщин, которые могут представлять угрозу для своих собственных детей, что и было сделано на основе материнского пренебрежения ею в детстве и истории сексуального и физического насилия над ней. В этом контексте и специалистам, и родителям оказывается трудно подойти к проблемам защиты детей с полной объективной ответственностью, и они неизбежно занимают полярные по отношению друг к другу точки зрения.

Своим насилием Мелисса сложила с себя свои материнские полномочия и переадресовала их местным властям, возможно, бессознательно потребовав таким образом, чтобы ее сын был защищен от жестокого насилия, которому она сама подверглась когда-то и с которым не смогла справиться. Возможно, так проявился ее бессознательный страх повторения жестокости, в форме физического или сексуального насилия по отношению к собственному ребенку. Она обнаружила, что физически выплескивала свое недовольство и гнев на сына, и это явно напугало ее. На первый взгляд казалось, что представление о Мелиссе как о жертве домашнего насилия вступает в явное противоречие с выявленными фактами, свидетельствующими, что она сорвалась на своего ребенка. Специалистам было трудно это понять, поскольку казалось практически неприемлемым, что агрессия Мелиссы по отношению к Итану была одним из немногих доступных ей способов выразить свое чувство отчаяния и изолированности, а также воссоздать с ним тот опыт, которому она подверглась когда-то сама. Когда ее действия были рассмотрены как свидетельство ее сговора со склонным к насилию партнером (а не как поведение полностью запуганной жертвы) и как предательство доверия местных властей, ее расценили как «безнадежный случай», неспособный к изменениям, и Мелисса почувствовала себя изгоем. Так она потеряла шанс показать, что в состоянии развить родительские навыки и способность защищать своего ребенка.

Симпатия к Мелиссе — жертве, как выяснилось, обернулась гневом в ее адрес за то, что она продолжила общаться со склонным к насилию партнером, не исполняя при этом свои материнские обязанности и выражая этим агрессивные чувства.