Психопатология обыденной жизни. О сновидении

«Просматривая старый блокнот для лекций, я обнаружил, что допустил в спешке небольшую оплошность. Вместо “Эпитель” (эпителий?) я записал “Эдитель”. Если поставить ударение на первый слог, перед нами уменьшительная форма девичьего имени. Ретроспективный анализ тут достаточно прост. В то время, когда была сделана описка, я был очень поверхностно знаком с дамой по имени “Эдит”; лишь намного позже наши отношения стали близкими. Описка, таким образом, являлась точным указанием на прорыв бессознательного влечения, которое я испытывал в то время, хотя сам и не подозревал о том, а выбор уменьшительной формы имени одновременно отражал характер моих истинных чувств».

16) Сообщение фрау фон Хуг-Хельмут[120] (1912):

«Врач прописал пациентке Leviticowasser (левитовую воду) вместо Levicowasser[121]. Эта ошибка, повод для саркастических замечаний провизора, вполне может трактоваться как безобидная, если рассмотреть возможные мотивировки, исходящие от бессознательного, если признавать, во всяком случае, их известную правдоподобность, пусть это будет сродни субъективным догадкам человека, незнакомого близко с указанным врачом. Несмотря на привычку в чрезмерно резких выражениях бранить пациентов за далеко не рациональное питание – за привычку, так сказать, читать им нотации (die Leviten lesen), – этот врач пользовался большой популярностью, и приемная в часы консультаций бывала переполненной; посему он, конечно, хотел, чтобы пациенты после приема одевались как можно быстрее – “vite, vite” (фр. «быстро»). Если память меня не подводит, его жена была француженкой по происхождению: это подтверждает мое, казалось бы, довольно смелое предположение, что он говорил по-французски, подгоняя пациентов. Так или иначе, многим людям свойственна привычка употреблять иностранные слова для выражения таких пожеланий; скажем, мой отец торопил нас в детстве на прогулках возгласами “Avanti gioventu” (ит. “Вперед, молодежь”) или “Marchez, au pas” (фр. “Марш вперед”); а один очень пожилой врач, у которого я в детстве лечилась от болезни горла, сдерживал мои движения, слишком, на его взгляд, резкие, успокаивающими словами: “Пьяно, пьяно” (ит. “Тише”). Потому легко вообразить, что другой врач имел схожую привычку и допустил описку со словом Levicowasser».

В той же статье имеются другие примеры из юности автора – frazösisch вместо französisch («французский») и ошибка в написании имени «Карл».

17) Я должен поблагодарить господина Й. Г., который тоже сообщил о случае описки. По содержанию этот случай напоминает заведомо неудачную шутку, однако, как представляется, здесь намерение пошутить можно однозначно исключить.

«Когда я был пациентом в (легочном) санатории, то, к своему сожалению, узнал, что та же самая болезнь, которая заставила меня обратиться за лечением, была выявлена у моего близкого родственника. В письме родственнику я посоветовал ему обратиться к специалисту, известному профессору, у которого я сам лечился и авторитетом которого в медицинских вопросах был вполне удовлетворен, имея при этом все основания сетовать на его неучтивость: ведь совсем недавно этот профессор отказался выдать мне свидетельство, которое для меня было очень важным. В своем ответе на мое письмо родственник обратил мое внимание на описку, которая, поскольку я сразу осознал ее причину, немало меня позабавила. В своем письме я употребил следующую фразу: “Поэтому советую без промедления оскорбить профессора Х.”. Я, конечно, собирался написать “оценить”. Пожалуй, надо отметить, что мое знание латыни и французского исключает возможность объяснить описку неведением».

18) Пропуски на письме надлежит, естественно, воспринимать в том же свете, что и описки. Даттнер[122] (1911) сообщает о любопытном случае «исторической ошибки». В одном из разделов закона, регулирующего финансовые обязательства Австрии и Венгрии по «Компромиссу» 1867 г. между двумя странами[123], слово «фактический» исчезло из перевода на венгерский; Даттнер обоснованно предположил, что бессознательное стремление венгерских депутатов предоставить Австрии как можно меньше преимуществ сыграло здесь немаловажную роль.

У нас есть все основания считать, что частое повторение одного и того же слова на письме и при переписывании – «персеверация» – также отнюдь не случайно. Если пишущий повторяет уже написанное слово, то это может быть признаком того, что ему непросто с этим словом расстаться; он мог бы сказать больше, но не сделал этого по какой-либо причине. Упорное повторение кажется подменой выражения «я тоже». Мне приходилось иметь дело с длинными медико-юридическими «заключениями», и в них настойчивость переписчиков в особо важных отрывках бросалась в глаза. Толкование, которое мне хотелось бы дать, подразумевало бы, что, заскучав от своей обезличенности, переписчик вставлял в текст собственный голос: «Это и мой случай», «У нас все то же самое».