Психопатология обыденной жизни. О сновидении

Изложенная выше точка зрения, которая усматривает в тягостных воспоминаниях особую склонность подвергаться мотивированному забвению, заслуживала бы применения к тем многим областям, где она в настоящее время еще не нашла себе признания, или, если нашла, то в недостаточной степени. Так, мне кажется, что она все еще недостаточно подчеркивается при оценке показаний свидетелей на суде, причем приведению свидетеля к присяге явно приписывается чересчур большое очищающее влияние на игру психических сил. Общепризнано, что при изучении традиций и исторических сказаний из жизни народов приходится считаться с подобным мотивом, стремящимся вытравить воспоминание обо всем том, что тягостно для национального чувства. Быть может, при более тщательном наблюдении была бы установлена полная аналогия между тем, как складываются народные традиции, и тем, как образуются воспоминания детства у отдельного индивидуума. Великий Дарвин вывел «золотое правило» для научных работников, опираясь на свое прозрение относительно роли неудовольствия в забывании[136].

Совершенно так же, как при забывании имен, ошибочное припоминание может наблюдаться и при забывании впечатлений. В тех случаях, когда принимается на веру, оно носит название парамнезии. Патологические случаи обмана памяти (при паранойе он играет даже роль основополагающего фактора в образовании бредовых состояний) породили обширную литературу, в которой я, однако, нигде не нахожу указаний на мотивировку этого явления. Эта тема относится к психологии неврозов, а потому она выходит за пределы рассмотрения в данной работе. Зато я приведу случившийся со мной самим своеобразный пример парамнезии, на котором можно с достаточной ясностью увидеть, как это явление мотивируется бессознательным вытесненным материалом и как оно сочетается с этим последним.

В то время, когда писал последние главы моей книги о толковании сновидений, я жил за городом, не имея доступа к библиотекам и справочным изданиям, и был вынужден, в расчете на позднейшее исправление, вносить в рукопись всякого рода указания и цитаты по памяти. В главе о снах наяву мне вспоминалась чудесная фигура бедного бухгалтера из романа «Набоб» Альфонса Доде, в лице которого автор, по-видимому, воплощал собственные мечтания. Мне казалось, что я отчетливо помню одну из тех фантазий, какие вынашивал этот человек (я назвал его мсье Жоселен), гуляя по улицам Парижа, и начал ее воспроизводить по памяти: как мсье Жоселен смело бросается на улице навстречу понесшей лошади и ее останавливает; как дверцы экипажа отворяются, выходит высокопоставленная особа, жмет мсье Жоселену руку и говорит: «Вы мой спаситель, я обязана вам жизнью. Что я могу для вас сделать?»

Я утешал себя мыслью, что ту или иную неточность в передаче этой фантазии нетрудно будет исправить дома, имея книгу под рукой. Но когда я наконец перелистал «Набоба» с тем, чтобы выправить уже готовое к печати место моей рукописи, то, к величайшему своему стыду и смущению, не нашел там ничего похожего на такого рода мечты мсье Жоселена, да и звали бедного бухгалтера совершенно иначе – мсье Жуайе. Эта вторая ошибка дала мне ключ к выяснению причин парамнезии. Итак, joyeuse – это женский род от французского слова joyeux (радостный). Именно так я должен был бы перевести на французский язык свою фамилию «Фрейд». Откуда, стало быть, могла взяться фантазия, которую я смутно вспомнил и приписал Доде? Это могло быть лишь мое же произведение, сон наяву, который мне привиделся, но не дошел до моего сознания; или же дошел когда-то, но затем был основательно позабыт. Может быть, я видел его в Париже, где не раз бродил по улицам, одинокий, полный стремлений, нуждаясь в помощнике и покровителе, пока меня не принял в свой круг доктор Шарко, в доме которого я затем неоднократно видел автора «Набоба».