Психопатология обыденной жизни

В поместье родителей будущей жены Шелтон чувствовал себя одиноким в компании невесты, ее семьи и их гостей; своим ошибочным действием он как бы намекает, что соскучился по подопечному, который благодаря своему прошлому и оригинальному пониманию жизни представлял собой полнейшую противоположность его стандартизированному (согласно одним и тем же традициям) окружению. Практически же все это обернулось тем, что оставшийся без поддержки через почту юноша сам объявился несколько дней спустя, чтобы узнать о причине отсутствия обещанного чека.

VII Забывание впечатлений и намерений

Если кто-то склонен преувеличивать уровень наших современных знаний о психике, то стоит только напомнить ему о функции памяти, как он станет заметно скромнее. Ни одна психологическая теория все еще не способна полноценно объяснить фундаментальные явления припоминания и забывания в их взаимодействии. Более того, содержательный анализ материала, который удалось наблюдать эмпирически, только-только начался. Похоже, что теперь забывание для нас стало более загадочным, чем припоминание, и это с тех пор, как изучение сновидений и патологических явлений продемонстрировало нам, что в осознанной памяти может неожиданно всплывать то, что мы считали давно забытым.

Правда, мы уже располагаем небольшим количеством точек зрения, в отношении которых рассчитываем на всеобщее признание. Мы предполагаем, что забывание – это спонтанный процесс, которому следует отвести определенное время для протекания. Мы подчеркиваем, что в ходе него происходит конкретный выбор из хранящихся в памяти впечатлений, а также среди деталей отдельных из них и событий. Нам известны некоторые условия прочности запоминания и пробуждения к жизни того, что иначе было бы забыто. Однако многочисленные события повседневной жизни позволяют нам заметить, насколько несовершенны и неудовлетворительны наши знания. Послушайте, как два человека, пережившие одинаковые впечатления, делятся спустя некоторое время своими воспоминаниями о них. То, что у одного прочно сохранилось в памяти, другой зачастую вполне мог забыть, словно этого вовсе не было, и при этом нет никаких оснований утверждать, что для одного данное впечатление было психически более значимым, чем для другого. Очевидно, что в целом ряде случаев у нас все еще отсутствует знание факторов, определяющих избирательность памяти.

Намереваясь хоть что-то добавить к знаниям о предпосылках забывания, я обычно подвергаю психологическому анализу ситуации, когда мне самому случалось что-то забыть. Как правило, я занимаюсь только конкретной группой подобных событий, а именно теми, забывание которых приводит меня в удивление, потому что, по моим расчетам, соответствующие сведения я должен был помнить. Хотел бы, кроме того, отметить, что сам я не склонен, в общем-то, к забывчивости (пережитого, невыученного!) и даже был способен короткий период отрочества на неординарные достижения памяти. В школьные годы мне казалось само собой разумеющимся, что, прочитав страницу, я мог наизусть пересказать ее, а незадолго до записи в университет был в состоянии, прослушав научно-популярную лекцию, сразу же после этого записать ее практически слово в слово. В напряжении перед последним медицинским экзаменом на степень доктора мне пришлось воспользоваться остатками этой способности, так как по некоторым экзаменационным предметам я отвечал как бы автоматически, и эти ответы точно совпадали с текстом учебника, который я только раз и чрезвычайно поспешно просмотрел.

С той поры мое владение содержимым памяти становилось все хуже, однако до самого последнего времени я был убежден, что с помощью какого-нибудь хитроумного приемчика смогу припомнить гораздо больше, чем мне удавалось обычно. Если, например, в часы приема пациент ссылается на то, что когда-то я уже видел его, а я не могу вспомнить ни этого факта, ни времени той встречи, я облегчаю свою участь тем, что стараюсь угадать и быстро назвать пришедшее мне в голову число прошедших с той поры лет. Там, где какие-то записи или вполне надежные сведения пациента позволяют проверить мою догадку, обнаруживается, что я редко ошибаюсь больше чем на полгода при сроках свыше десяти лет[120]. Что-то похожее происходит при встрече с не очень хорошо знакомым человеком, которого из вежливости я спрашиваю о здоровье его маленьких детей. Пока он рассказывает об их успехах, я стараюсь сообразить, каков же теперь возраст ребенка, проверяя свою догадку с помощью сведений, полученных от отца, и ошибка составляет самое большее около месяца, у детей постарше – около четверти года, хотя я и не могу объяснить, какие основания у меня были назвать ту или другую цифру. В конце концов я настолько осмелел, что высказывал свои догадки практически спонтанно, не рискуя при этом больно задеть отца из-за разоблачения моего неведения о его отпрыске. Тем самым я расширяю мое бессознательное припоминание путем обращения к своей, в любом случае гораздо более богатой неосознанной памяти.