Психопомп

Между тем серая мгла опустилась на улицы и дома Ада, и все, что видел теперь Марк, окутано было белесой дымкой – словно где-то вдалеке разгорелся сильный пожар. Он так и спросил, горит где-нибудь? Духота усиливалась, и Марк со слабой надеждой спросил, Иван Иванович, бывают ли здесь дожди. Люцифер пожал плечами. А зачем? Прекрасная погода. Тепло. Безветренно. Впрочем, на моей памяти небольшой дождь пролился, когда нас посетила Мария. Было даже прохладно. Вы, мой друг, разумеется, наслышаны об этом Ее поступке. Да, добра, милосердна, плакала, сострадая тем, кто мучается за грехи земной своей жизни, – но в этом рассказе чрезвычайно много нелепостей. Честно говоря, он весь одна сплошная нелепица. Ему ни в коем случае нельзя доверять – всем этим раскаленным скамьям, огненным озерам и рекам, железным деревьям, на которых висят подвешенные за язык клеветники. Есть еще женщина, подвешенная совершенно варварским способом – за зубы, есть попы, подвешенные за края ногтей, есть иудеи, брошенные в смоляную реку с огненными волнами… Кстати: убейте меня на этом самом месте, но я отказываюсь понимать, отчего Мария не попросила Своего Сына о смягчении участи иудеев. Какой-нибудь распутный поп, обжора и пьяница, получает пусть временное, но все же отдохновение от мук, а несчастный Мойша со своей бедной Сарой не заслуживает даже короткого отпуска. Какая несправедливость. Дорогой мой, мне чужды сантименты, но справедливость – это царица мира. Амнистия должна распространяться на всех, иначе это не амнистия, а очередной обман со стороны христианства. Однако этот сочинитель так же мало представляет себе Ад, как и Данте, у которого – будем справедливы – несообразности нарисованных им картин отступают на задний план благодаря несравненной силе его поэзии. Правда, он отчего-то назвал меня Ди-том, дал мне три лица и вморозил в ледяное озеро Коцит, где я сдираю с грешников кожу и подвергаю их другим, столь же ужасным пыткам. Но вы, надеюсь, видите меня – и Люцифер остановился, тем самым давая Марку возможность снова оглядеть его – с ног, обутых в белые туфли, до головы с черными густыми волнистыми волосами. Вот я весь перед вами – и не замороженный, наподобие какого-нибудь судака, не о трех лицах и не сдирающий кожу со спины грешников. Зачем? В человеческом воображении мучения, которые грешник претерпевают в Аду, должны быть непременно связаны с болью. Вообразите, мой друг, что вас подвесили, зацепив за края ваших ногтей. Марк содрогнулся. Вот-вот. Но вместе с тем ко всякой боли можно в конце концов притерпеться. Говорят, зубная боль невыносима. Не знаю. Но адские страдания должны быть сильными, непрерывными и при необходимости возрастающими. Мы добиваемся этого, воздействуя на душу. Марк скептически усмехнулся. Но усмехнулся в свою очередь и Люцифер. Вы еще увидите, что может сделать с прибывшим сюда человеком палящая его день и ночь тоска; вы увидите, как грешники умоляют причинить им любую боль, но только оставить в покое их души; и вы, мой друг, услышите страшные вопли, ужасные стоны и надрывный вой – но совсем не от боли, а от неизбывных мук души. Боль – это, если хотите Средневековье, «Молот ведьм» с убогими представлениями Инститориса и Шпренгера или дыба, кол и кнут царя Ивана. Прибегаем ли мы к старым рецептам? Лишь в самых крайних случаях, когда наш постоялец являет собой абсолютное бесчувствие.