Психопомп

По выщербленному тротуару Марк шел меж домов с закрытыми подъездами и лишь кое-где распахнутыми окнами – шел в ту сторону, откуда доносились звуки, похожие на шум проезжающих машин. Пекло с той же силой. Он взмок и с надеждой взглядывал на небо, надеясь, что оно прольется облегчающим дождем. Однако на сером с багровыми потеками небе не видно было ни облачка. Оставалось терпеть и ждать вечерней прохлады, если только в Аду когда-нибудь наступает вечер и по раскаленной улице пробегает живительный холодок. Шел мимо редких березок со скрученной пожелтевшей осенней листвой, водоразборной колонки без рукояти, люка со сдвинутой крышкой, четырех обитателей Ада, вбивающих костяшки домино в деревянную столешницу, трое сравнительно молодых и четвертый – старик, все в черных майках, черных трусах и тапочках на босу ногу. Но прозвенел пронзительный звонок, потом еще и еще, и все четверо, побросав костяшки и закрыв уши, кинулись в свой подъезд. Чуть подальше увидел Марк лежащего на потрескавшейся земле совершенно голого человека, с привязанными к четырем стойкам руками и ногами. Мухи кружились у его лица, сидели на лбу и на щеках, и он тщетно пытался прогнать их. Откуда-то подошла к нему девица лет двадцати с челкой на лбу и скверной улыбкой на тонких губах и принялась прутиком постегивать его причинное место. Марк замедлил шаг, соображая, помочь ли несчастному или пойти дальше, – и, не выдержав, крикнул, ты что делаешь! отойди немедленно! в то же время вспоминая, кого так мучительно напоминает ему эта девица. Она обернулась, посмотрела на него мутными зелеными глазами – и он ахнул, так похожа была она на предательницу Люську, Олину подругу, – и сказала отчетливо, недоносок. Он вспыхнул, и на язык ему тотчас слетело крепкое и звучное слово, но прозвучал тихий голос, велевший ему молчать. Он махнул рукой и двинулся дальше. Все, что ему встречалось, – и распятый на земле человек, и выглянувшая из окна растрепанная женщина с отекшим багровым лицом, и юноша, почти мальчишка, злобно посматривающий по сторонам, и старик, едва переставляющий ноги, – все вызывало в нем не только гнетущее чувство, но и какое-то странное волнение, словно все это ему знакомо и когда-то он все это видел. Но когда? где? Встретилась ему старуха с порослью седых волос на остром подбородке и с метлой в руках. Она стояла на месте и, поднимая пыль, мела вокруг себя. Глаза ее были закрыты и только с приближением Марка открылись – маленькие злобные тускло-серые глазки. И глядя ими на Марка, она промолвила, чтоб ты лопнул, пузырь надутый, чтоб ты провалился, сын чумы, чтоб не было тебе ни дна ни покрышки, чтоб… А ну! – прикрикнул на нее вдруг оказавшийся рядом с Марком господин в черном костюме и белых туфлях. Молчи, старая ведьма! Скольких ты людей извела? А? Не помнишь? Сколько ты велел, столько и извела, пробормотала старуха. Ах ты… – господин в черном задохнулся от возмущения. Да я тебя только здесь и увидел! Вот, обратился он к Марку. Какая подлая манера – возлагать на других ответственность за свои грязные делишки! Приходил ко мне твой чертенок, упрямо говорила старуха, маленький такой, глазки, как мышки, туда, сюда… имя еще какое-то татарское… Мустафой звали. Ругался. Совсем не работаешь! Хозяин недоволен! А кто у нас Хозяин? – сама у себя спросила старуха и ответила, тыча в господина в черном грязный палец. Ты у нас Хозяин и есть! Господин в черном ничуть не смутился. Я Мустафу этого в лед вморожу на пятнадцать лет, чтобы не болтал лишнего. С этими словами он взял Марка под руку и увлек его прочь от старухи, которая принялась яростно махать метлой, приговаривая, сам… ты… велел… Простите великодушно, промолвил господин в черном, на полшага забегая вперед и засматривая в глаза Марка доброжелательным взглядом карих глаз. Не представился. И не надо, откликнулся Марк. Я понял, кто вы. Хозяин здесь Люцифер. Это вы? Люцифер обаятельно улыбнулся. И кто-то еще будет отрицать пользу гуманитарного образования! Очень приятно, господин Марк. Видите, я тоже кое-что знаю. У вас, сказал Марк, большие возможности. Он исподволь рассматривал своего спутника и находил, что черный костюм как-то не идет к белым туфлям или белые туфли не вяжутся с черным костюмом, но тем не менее общее впечатление следует признать вполне приемлемым, и остается лишь удивляться, как такой симпатичный господин мог оказаться символом всего самого плохого, что может случиться с человеком. Возможно, что человеку и человечеству не по силам очиститься от всякого рода дурных побуждений, и в них обвинили его, моего спутника. Но где его крылья? Крылья, доброжелательно объяснил Люцифер, и Марк вздрогнул, я оставил в кабинете. Не могу не сказать вам, мой дорогой гость, сколько радости вы мне доставили своим сомнением в обоснованности обвинений в мой адрес. Вы правы. В человеке двадцать первого века – не говорю о присутствующих – столько всяческой дряни, нездоровых инстинктов, порочных желаний, что и без меня и моих помощников он скатится в пропасть. И скоро? – осведомился Марк. Бог знает, смеясь, ответил Люцифер. Помолчав, он проговорил мягким голосом, послушайте, мой молодой друг… ведь вы позволите называть вас другом? В ваших краях немало людей считают меня своим другом. Правда, они вынуждены скрывать нашу дружбу. Он вздохнул. О, нравы! Но вы не возражаете? Это ни к чему не обязывает, поверьте. Или вы полагаете, сейчас появится договор, который вы должны будете подписать собственной кровью? Надеюсь, вы не верите в эти басни? Итак – друзья? С испытательным сроком, несколько поколебавшись, рассудил Марк. О! – восхищенно воскликнул Люцифер, вы себе на уме! И прекрасно. Я рад. Простодушие ныне не в моде. Вы в хорошей компании, мой дорогой. Не буду называть имен, но я в приятельских отношениях с оч-чень высокопоставленными чиновниками, губернаторами, депутатами вашей Думы. Он покачал головой. Откровенно говоря, мне жаль вашу страну. Взятки ее убивают. Да, взятки были всегда, но сейчас это просто какое-то моровое поветрие. Все прогнило! Мне как будто следовало бы радоваться, но поверьте – скорблю. Если так низко пали сильные, что ожидать от остальных? Однако, я вижу, вы хотите что-то сказать, но вам непросто определиться и выбрать обращение ко мне. Люцифер – мое главное имя, само по себе замечательное. Светоносец, Сын зари, Несущий свет, Утренняя звезда – не превосходнейшие ли имена? А Денница? Бездна поэзии! Но у вас, на Земле, они воспринимаются с предубеждением. И, кстати, так называемые сатанисты, мои поклонники, чрезвычайно повредили моей репутации. Однажды я побывал на их черной мессе, разумеется, инкогнито. Они меня славили, меня призывали, мною клялись, утверждали, что я правлю землей… Domine Satans, Rex Inferus, Imperator omnipotens…[57] и все в таком роде, но это было не очень возвышенно и не очень красиво – как бывает невозвышенно и некрасиво все, что затевается из желания принизить прекраснейший первообраз ремесленнической копией. Как будто я существую только для того, чтобы принизить Христа. Да, Христос – Сын Того, о Ком я не могу вспоминать без слез любви. Но Сын, правду говоря, неудачный, неспособный к действию, к штурму и натиску, к призыву победить или умереть. Когда-нибудь это представление о Нем возобладает, я уверен. Но сейчас производит гнетущее впечатление обращенный ко мне призыв черной мессы сослать Его в бездну, где бы Он страдал в нескончаемых муках. Верите ли, я не могу понять, откуда в людях такая жестокость! В чем Его вина? За что Его осуждать? За слабость характера? Но позвольте, это разве повод для того, чтобы ввергать Его в бездну страданий? Жестокосердие, друг мой, жестокосердие. Клянусь, у меня рука не поднимется заточить Его вместе с убийцами, насильниками и клятвопреступниками! А месса… Меня едва не стошнило. Вышла девушка в облачении монахини, у всех на глазах уселась на горшок, помочилась, в ее мочу окунули кропило и стали окроплять все четыре стороны света. Видели бы вы, как это все происходит! Гадость. Нет, нет, нет, вскричал он с пылом, неожиданным для столь солидного господина. Я протестую физиологически и эстетически! Несколько шагов они прошли в молчании, пока наконец Люцифер не хлопнул себя по лбу и с обаятельной улыбкой не сказал, сдается мне, мы что-то упустили. Столь редко встречаешь понимающего собеседника, что я готов говорить обо всем. Вы говорили об имени, напомнил Марк. Люцифер вздохнул. Что значит молодость! Молодые силы, молодые впечатления, молодая память… Где это все? Увы мне, увы. Что же касается моего имени, то я всего-навсего хотел осведомиться, может быть, и вам оно дается, ну, скажем, с некоторым усилием? Нам здесь известно, сколь суеверны бывают даже просвещенные люди. Помнится мне, Пушкин, выехавший из Михайловского в Петербург, велел повернуть назад, поскольку дорогу перебежал заяц. Если желаете, я предложу другое имя. Нет, нет, не Сатана, не Дьявол, ни в коем случае! Воображаю, усмехнулся он, как дрожит ваше сердце и колеблется ум, когда вы произносите эти имена. И напрасно. У вас есть прелестная поговорка: не так страшен черт, как его малюют. Чистейшая правда! Все дело в испуганном воображении, мой друг, и больше ни в чем. Ну-с, что бы вам предложить для сердечной простоты нашего общения? Много имен есть на свете, мой друг; их как звезд на небе, и я теряюсь, какое вам предложить. Однако, поскольку вы русский, ограничимся именами, приятными вашему слуху. Возьмем имя собственное, ставшее для вашей страны именем нарицательным. Иван. Как? Марк кивнул. Отлично! – воскликнул Люцифер. Но поскольку я несколько старше вас, лет этак примерно на пять тысяч с лишним, то мне полагается отчество. Пусть будет Иванович. Иван Иванович. Годится? Марк засмеялся. Вы большой выдумщик, Иван… Иванович. Люцифер вздохнул. Приходится. Трудно быть Богом, но Сатаной, я вас уверяю, еще трудней.