Психопомп

Ну-с, друг мой, мы подходим к Управлению Адом. И Люцифер указал на серое двухэтажное здание, точь-в-точь как то, в котором неподалеку от дома Питоврановых помещался ЖЭК и в котором до, во время и после работы сантехники выпивали вместе с электриками, слесарями и плотниками. Они поднялись на невысокое крыльцо, открыли дверь и оказались в приятном для глаз полусумраке. Какие-то мелкие чернявые человечки тут же обступили Люцифера и, не обращая внимания на Марка, заговорили все разом. Молчать, не повышая голоса, произнес Люцифер, и воцарилась тишина. Мустафа, позвал он. Я здесь, ваша милость, отозвался один из человечков, тоже маленький, черноволосый и смуглый, с живыми карими глазками. Ты что же, грозно спросил Люцифер, болтаешь про меня, что я был недоволен старой ведьмой? Какой, ваша милость? – ничуть не робея, спросил Мустафа и даже улыбнулся, показывая мелкие белые зубы с одним, правда, искусственным, отливающим тусклым золотым блеском. У меня их, и он захохотал, чертова прорва. Шутишь, процедил Люцифер. Той старухой, что сейчас метет улицы. А! – и Мустафа махнул рукой. Совсем пустая старуха. Может, умела когда-то травить народ, но, похоже, разучилась. И ты ей сказал, продолжал Люцифер, что я недоволен? А кто тут будет доволен? – дерзко спросил Мустафа. Ты, маленький уродец. С этими словами Люцифер пребольно щелкнул Мустафу в лоб. Ой! – вскрикнул тот. За что, ваша милость?! А ты, дурачок, не создавай впечатление, что я лезу во всякие мелочи вроде того, сколько людей отправила на тот свет старая карга. Мне на это вообще наплевать. У меня дела поважней. Ступай к Вельзевулу и скажи, что я велел тебя выпороть. Ваша милость! – всплескивая ручками, воскликнул Мустафа. Простите! Вот видите, друг мой, обратился Люцифер к Марку, с кем приходится иметь дело! А ведь на мне, между прочим, большая политика. Американцы во Вьетнаме, русские в Афганистане, две чеченских войны, Карабах, Донбасс – не поверите, дорогой мой, сколько пришлось положить сил, чтобы люди принялись с наслаждением убивать друг друга. В этом отношении ваша страна оказалась самым удачным моим проектом последнего времени. Империи нет – но имперские замашки остались. Стоит лишь внушить кому следует имперскую тоску, или напомнить, что Москва – Третий Рим, а Четвертому никогда не быть, или навеять мечты о Константинополе и Дарданеллах, или поманить православным миром с центром в России, или нашептать на сон грядущий вашему вождю, что царь во всех смыслах выше и надежней, чем президент. В самом деле, что такое президент? Сегодня выбрали, завтра прокатили. А царь – это уже не от народа. А от кого? – спросил Марк. Люцифер усмехнулся. Пусть думают, что от Бога. Затем он окинул взглядом подступивших к нему маленьких человечков, которые все, как один, сложили на груди руки, посмотрел на свесившего голову Мустафу и проронил: в последний раз. Ты слышишь, чертенок ты полосатый? Еще раз повторится, я тебя не к Вельзевулу отправлю. Я тебя на Землю сошлю, и будешь там зарабатывать себе на хлеб насущный. Ступай! И вы все, махнул он рукой, пошли прочь. Когда все удалились, он обратился к Марку. Простите великодушно, господин Марк, что вам пусть мельком, но пришлось побывать у нас на кухне. Никак не могу сладить с чертями. Я для них даже спецкурс читаю: черт и его роль в жизни человечества. Сегодня, кстати, будем говорить о десяти заповедях черта. Но до чего ветреный народец! В одно ухо влетело, в другое вылетело. Помилуйте, Иван Иванович, ему в тон отвечал Марк, относитесь ко мне как к путешественнику, мечтавшему побывать в ваших краях. Рассматривайте меня как маркиза де Кюстина, которому равно были интересны крестьянская изба и Зимний дворец. Помню, помню, отозвался Люцифер, остроумный французик. В России единственный дозволенный шум есть крики восхищения. Правду сказать, я не нахожу в вашем Отечестве существенных перемен. Ну, ну, господин Марк, не сердитесь. В глубине души вы знаете, что я прав. Не совсем, сухо ответил Марк. Помилуйте! – вскричал Люцифер. Все известные мне в современной России попытки перемен были обречены по той же причине, по какой за считаные часы было подавлено восстание декабристов. У вашего народа нет протестующей воли, он доволен тем, что имеет, и, как изнемогший человек, хочет лишь одного – чтобы его оставили в покое. У вашего народа ослабело или вообще утрачено чувство собственного достоинства, поэтому из него, как говорят у вас, можно вить веревки. А с маркизом одно время мы очень ладили. Он был содомит, и мы знакомили его с молодыми людьми, которые вместе с ним предавались этому пороку. Вы, Иван Иванович, с неприязнью проговорил Марк, мастер выискивать человеческие слабости. Люцифер взглянул на Марка – но карие его глаза смотрели на сей раз без прежнего дружелюбия, а холодно и враждебно. И лицо его приобрело холодное и жесткое выражение. То, что вы именуете слабостями, язвительно промолвил он, это проявление жизни в человеке, с рождения скованном всякими догмами и запретами. Когда человек говорит: я хочу и прямым путем идет к своей цели, будь то обладание женщиной, или непреодолимая тяга к существу своего пола, или жажда забвения, или темная страсть к убийству, – во всех случаях человек в той мере ощущает полноту жизни, в какой он освободил себя от всех условностей человеческого общежития. А совесть? – с вызовом спросил Марк. Вы сворачиваете ей шею, чтобы она не мешала человеку с темными страстями? Ах, мораль! – воскликнул Люцифер с насмешкой. Вы заговорили о морали. Браво. Это значит, вам нечего сказать по существу. Мораль, мой молодой друг, всегда была уделом слабых, ничтожных, безвольных людей. А уж после двадцатого века, уничтожившего всякую мораль, – о, я вам скажу, это был век наших потрясающих побед! Две мировые войны! Миллионы погибших! Открою вам как другу, меня призвал к себе Сам и просил – вы только представьте – Он меня просил… Изгнанного, униженного, оскорбленного! Ну, может быть, не так прямо: Я тебя прошу, но в то же время дал ясно понять, что был бы признателен мне – нет, вы только подумайте: Он будет мне признателен! – если я остановлю эти бойни. Люди страдают, сказал Он, и это причиняет Мне боль. И как же я ответил? Что я Ему сказал? Ни за что не догадаетесь, с победной улыбкой произнес Люцифер. Я в ответ поклонился, но не земным поклоном, это было бы слишком, но учтиво – склонив голову и несколько прогнувшись в пояснице, – и со всей почтительностью сказал, Ваше Всемогущество, отчего бы Вам самому не примирить враждующие стороны? И одним Вашим словом не прекратить убийства, насилия и страдания? Но я-то знал, что Он никогда не вмешается в ход событий, какими бы кровавыми они ни были, будь то Варфоломеевская ночь или расстрел поляков в Катыни. Мне ли не знать Саваофа, бок о бок с которым я провел тысячи лет! Он убежден, что Его участие нарушит свободу человека, – принцип, которому Он следует от сотворения мира. Да на здоровье! Да на всяческое благоденствие! Радуйся, что не замарал руки! А мы не чураемся грязной работы. Пусть истребляет человечество само себя – но зато на земле будет в конце концов жить племя сильных, не скованных предрассудками людей. Какая мораль, повторил он с презрением. Она слишком слаба; она не держится за что-то прочное, не прислоняется к силе, не идет вслед победителю, не опирается на здоровую, суковатую дубину, которой при случае можно разбить враждебные головы, – она, как оранжерейный цветок, увядает на морозе жизни. Ее окончательно прибьют заморозки, предвещающие наступление новых времен. Поэтому, мой друг, вы встречаете мораль преимущественно в старых романах, где молодой человек настолько морален, что не разрешает себе поять девицу, истекающую любовным соком; или в ответ на вопль: добей врага! – перебинтовывает ему раны. Такая мораль оскопляет людей. Да, да, я говорю о христианской морали, которую принес неудачный Сын моего бывшего Владыки и Наставника. Ну, в самом деле: блаженны нищие, убогие, сирые, всякие питающиеся объедками Лазари, словом, хоспис и ночлежка, смрад, зловоние, охи, ахи и прочая муть. Они, видите ли, блаженны! А смеющиеся радостным здоровым смехом? смехом полноты жизни? здоровые, сильные, с налитыми мощью мышцами? любимые и любящие? берущие своих женщин по десять раз за ночь? Но простите, простите великодушно, господин Марк, мой молодой друг. Я опять увлекся. Знаете, проговорил Люцифер, беря Марка под руку, мне хотелось бы, чтобы вы вернулись к себе с несколько иными взглядами. Представляю, что вам порасскажет обо мне Гаврилка, когда вы будете обозревать Чистилище и стоять у врат Рая. Да кто он такой? Мальчик на побегушках. Радуйся, Мария, – задребезжал он, – Господь с тобою. Веточку каждый подаст. А переделает мир далеко не всякий. Но я разболтался. Время и в Аду деньги, засмеялся Люцифер. Вы, кстати, к нам надолго? Марк пожал плечами. Понятия не имею. Сколько позволят. А к Самому, – понизив голос, спросил Люцифер, – вас допустят? Иван Иванович, сказал Марк, если б я знал! Понимаю, понимаю, сочувственно промолвил Люцифер. Они любят держать в неведении. Все у них тайна, все под замком. У нас, если вы успели заметить, все по-другому. Сердечно, просто, безо всяких формальностей. Мы с вами чудесно прогулялись, вы как человек приглядчивый кое-что заметили – и правильно, что заметили, иначе зачем вы прибыли? Путешествие не из простых. И когда вы вернетесь – а вы, простите, точно вернетесь? Вам обещали? Надеюсь, с внезапным тревожным чувством сказал Марк. Меня ждут. Вы вернетесь, и будете первым человеком, который расскажет всю правду о нашем Аде, точно и без прикрас. Ваш батюшка будет рад. Лоллий – звучное, благородное имя, римское имя, и отчество ваше прекрасно звучит – Лоллиевич, произнес Люцифер, выговаривая каждую букву Он, кажется, еще здравствует? Вы же знаете, резко сказал Марк. Зачем спрашивать? Его спутник восхитился. Люблю такие натуры, как ваша, – правдивые, открытые, все словно на ладони. Вот и прекрасно. Подай наш и ваш Бог здоровья господину Лоллию. Спешить ему не надо. Ни к чему. Наша подруга всегда приходит вовремя. Марк подумал, что хорошо бы спросить, сколько еще осталось папе, но не решился – главным образом, из-за боязни услышать, что век Лоллия истек и пора собираться. Люцифер дружески похлопал его по плечу. Во-первых, не стесняйтесь спрашивать. А во-вторых, ничем вам помочь не смогу. Не мы назначаем сроки. Там, – и он указал на низкий серый потолок. Теперь пойдемте. Смелее. Они поднялись на второй этаж, свернули в коридор, устланный вытертой ковровой дорожкой, прошли мимо дверей с табличками: «Вельзевул», «Абадонна», «Асторат», «Лилит». Марк спросил, а правда ли, Иван Иванович, что Лилит ваша супруга? У нас, охотно откликнулся Люцифер, свободный брак. Лилит прощает мои увлечения какой-нибудь хорошенькой черто-вочкой или миленькой ведьмочкой, а я закрываю глаза на ее шашни с тем же Абадонной. Вы хотели бы ее навестить? Нет ничего проще. Он приоткрыл дверь и почти пропел, Лилиточка! Я к тебе с гостем. Приведи себя в порядок! Низкий женский голос ему отвечал, я всегда в порядке. Марк вошел – и остолбенел. Откинувшись в кресле и положив на стол ноги в позолоченных туфельках, сидела нагая, если не считать узенькой полоски ткани на груди, едва прикрывавшей соски, и подобия трусиков, еле скрывавших лоно, рыжая, зеленоглазая молодая женщина с тонкой и длинной сигаретой в откинутой правой руке. И кого ты привел? – окинув взглядом Марка, спросила она. Это, дорогая, подходя к ней и целуя ее в плечо, проговорил Люцифер, путешественник из России. А! – промолвила Лилит и в знак удивления подняла тонкие рыжие брови. Он, по-моему, живой. Живее всех живых, откликнулся Люцифер. А! – еще более удивилась Лилит и, положив сигарету в пепельницу, встала и подошла к Марку. Тот стоял, опустив глаза и стараясь не вдыхать исходящий от нее смешанный запах пота, приторно-сладких духов и острого, пряного табака. Да это же «дурь», догадался он. Травку курит. А он милый, сообщила она Люциферу. Тот поморщился. Выбрось из головы. Это гость. И ты думаешь, сказала она, проводя пальцем по губам Марка и его подбородку, он не пожалеет о том, что отверг королеву земли и неба? Ну, подними глазки, взгляни на меня, милый. Послушай, нетерпеливо сказал Люцифер. Оставь его. Нам надо еще многое посмотреть. И должен тебе сообщить, во-первых, он невинен, а во-вторых, его ждет невеста. Невинен! Невеста! – воскликнула Лилит. Я о таком мечтала всю жизнь. Он как Адам, у которого я была первой. Ну, посмотри на меня, мой милый. Посмотри. Я Лилит, я в любви знаю все. Теперь она шептала ему в ухо, одной рукой обнимая его, а другую медленно опуская вниз. Он поднял глаза. Старое сморщенное лицо с полуоткрытым ртом промелькнуло перед ним – но миг спустя он видел уже лицо молодое, с гладкой кожей и свежим ртом девушки, ожидающей первого поцелуя. Какие глазки, восхитилась она. Обними меня, милый. Поцелуй меня. А хочешь – поцелуй мою грудь. Вот она. Прикоснись к ней. Видишь, как она молода и свежа. И соски ее напряглись, ожидая тебя. Марк порывался отступить, вырваться и убежать от проклятой древней старухи, так ловко прикидывающейся молодой девушкой, но ощутил свинцовую тяжесть в ногах. Нет, хриплым голосом промолвил он. Что значит «нет», приглушенно бормотала она и дышала все прерывистей и все ниже опускала свою руку. Как может быть «нет»? Ты боишься. Послушай, вмешался Люцифер, оставь его в покое. Не могу, не оборачиваясь, проговорила она. Я в огне. Отойди. Не мешай. Ее рука скользнула еще ниже, и Лилит недовольно и требовательно сказала, ну, что же ты. Забудь. Обо всем забудь. Я, Лилит, стану твоей первой женщиной. Я подарю тебе такое наслаждение, что ты не захочешь возвращаться к своей скучной невесте. Ради меня ты навек останешься здесь, ибо познавший меня не уходит от меня. Пойдем в другую комнату, где все уже готово для нас с тобой, где ждут нас постель и вино. Пьющий его получает силу молодого оленя; а пьющая его обретает неутомимость кобылицы. Годы спустя ты все еще будешь жаждать меня, мечтать обо мне и ожидать моего призыва. Я – твоя вечная жажда, вода, которую ты пьешь и не можешь напиться. Иди, иди, иди! Она взяла его за руку. Пойдем же. Он понял, что гибнет. Темное, жадное чувство пробуждалось в нем; от него перехватывало горло, пресекалось дыхание и сохли губы. А что я тебе говорила, шепнула она, едва касаясь губами его рта. Ты сладострастник, я знала.