Психопомп

– Нечестивому не будет добра и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет перед Богом. И еще.

Листает Библию.

– Вот сказано в псалме. Убьет грешника зло. Исайя говорит: Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. А ты, – обращается он к Гессу, – убивал братьев моих по вере, Свидетелей Иеговы, за их верность Богу.

Гесс кричит:

– Они отказывались служить в армии! Они не хотели защищать рейх! Они не почитали нашего фюрера! Они не вставали при звуках нашего гимна!

– Я – Свидетель Иеговы, – объявляет Ганс. – Ты меня тоже убьешь?

Гесс рыдает.

– Вы все ненавидите меня, вашего отца. Вы разрываете мне сердце. Как вы безжалостны!

Он по-прежнему стоит на коленях. Он весь в крови. Капли крови стекают ему на лоб.

– Я больше не могу, – хрипит Гесс. – Боже, я верил в Тебя когда-то. Пошли мне смерть, Боже, смилуйся надо мной.

– Не-ет, – со злой уверенностью говорит Бриджит. – Бог не даст тебе умереть своей смертью. Тебя повесят, вот увидишь.

Она смеется.

– И на том свете тебя окружат все замученные тобой евреи, все два с половиной миллиона, и будут молча смотреть на тебя. Вот пытка! Ты наконец узнаешь, что такое страдание.

– Да, папа, так надо, – доносится сверху голос Аннегрет.

Теперь она сидит на белом облаке. Черная птица с ней рядом и, свесив маленькую голову внимательно смотрит на Гесса круглыми блестящими глазами.

– Так надо, – подтверждает птица, кивая маленькой головой.

– Тогда, может быть, – говорит Аннегрет, – через тысячу лет ты получишь прощение.

– Через тысячу лет! – восклицает Гесс и падает лицом вниз.

Когда наконец он поднимает голову, то видит, что его обступили люди, множество людей – мужчины, женщины, дети, все в полосатой одежде узников концлагеря. На груди у всех – желтая звезда. Музыка звучит. Это Верди, хор пленных иудеев из оперы «Набукко».

– Что вам надо?! – в отчаянии кричит Гесс. – Кто это?! Зачем?!

Музыка обрывается. Великая тишина объемлет его. С усилием поднявшись, он подходит к обступившим его людям. Все стоят неподвижно и молча. Он трясет за плечи одного, потом другого. Они молчат. Лица у всех желты, глаза закрыты, губы сомкнуты.

– Ты, – кричит он, – как тебя зовут? Какой твой номер?!

Они все мертвы, понимает он. Ледяная рука сжимает его сердце, и он хрипит, надрывая грудь:

– Я всех убил…

Некоторое время спустя Марк видит длинную очередь к дверям помещения, внешним своим видом напоминающего склад. Женщины, мужчины, дети, старики, тихо переговариваясь, стоят друг за другом. Он замечает молодую женщину в бело-розовом платье. Темно-каштановые волосы спадают на ее обнаженные плечи. Она так выделяется из сонма людей с измученными лицами, что Марк думает, что ее, должно быть, схватили в светлую минуту жизни, когда, к примеру, она была дома, среди гостей, приглашенных порадоваться пятилетию ее дочери. Девочка, ее дочь, стоит с ней рядом, обеими руками обхватив ее руку, и спрашивает: «Мама, зачем мы здесь?» За ними переминается с ноги на ногу мужчина средних лет, в котором Марк узнает Гесса.

Гесс склоняется к девочке.

– Мы сейчас в душ. А потом – в новый дом. Мы там будем жить и работать.

Девочка недоверчиво смотрит на него и отворачивается.

– Мама, зачем нам душ? Поедем домой. У нас дома есть душ.

– Меня зовут Рудольф, – говорит Гесс. – А тебя как?

Она не отвечает и жмется к маме. Та поворачивается к Гессу. Он слепнет от ее красоты – от ее темных глаз под прямыми бровями, чуть вздернутого носа, нежной складки губ. Она спрашивает:

– Кто вы?

– Меня зовут Рудольф, – отвечает Гесс.

– Меня зовут Ева, – говорит она. – Моя дочь – Рахиль.

Очередь медленно движется к дверям склада. Там стоят три солдата и торопят людей.

– Schnell![60] – кричат они. – Schnell!

– Нас схватили, – говорит Ева, – бросили в вагон и привезли сюда. Зачем? – повторяет она вопрос своей дочери. – У меня страшные мысли. – Слезы набегают на ее прекрасные глаза. – Нас убьют?

Рахиль кричит:

– Я не хочу! Мамочка, я не хочу!

Гесс говорит сбивчиво:

– Я не думаю. Они, – он кивает на охранников, – все-таки цивилизованные люди. Германия – культурная страна.

– Вы так думаете? – с надеждой произносит Ева. – Мне бы хотелось в это верить. Но что им от нас надо?

– Мамочка, – рыдает Рахиль, – пойдем домой. Там папа уже приехал.

– Schnell! – кричат охранники.

Один из них держит на поводке крупную овчарку. Она рвется с поводка. Ее лай переходит в яростный хрип.

Рахиль прижимается к маме. Они переступают порог. Здесь что-то вроде предбанника. Все раздеваются, складывают одежду и проходят в большое помещение с голыми стенами и лейками душа на потолке.

– Раздеваться? – в смятении говорит Ева. – Вот так… при всех?

Гесс отводит глаза.

– В некоторых странах, – бормочет он, – обычай… так принято… в сауне… в Финляндии, например, и в Швеции… раздеваются…