Психопомп

Я виноват, тринадцатый император Всероссийский.

Одно время я думал, что помазание будет оберегать меня от всяческих бед и я буду уверенно править преданной своему государю Россией, бесконечно любить мою драгоценную Аликс, растить наследника, которого по молитвам преподобного Серафима даровал нам Господь. Все оказалось не совсем так. Напомню, что я родился в день, когда Церковь вспоминает мученика Иова. Я иногда поражался точности, с какой моя судьба повторяет его судьбу. Он был первым князем земли Уц – а стал последним ее человеком; он был богат – стал нищ; у него было семь сыновей и три дочери – и в одночасье он потерял всех. Не так ли и со мной. Я был царем земли Российской и многих других земель и продолжал трехсотлетнюю династию – а стал гражданином Романовым; был богат – и утратил все; у меня было четыре дочери и сын, и жена – их убили. В бедах моих я даже превзошел Иова. Бог вернул ему все – имя, богатство, сыновей и дочерей; он остался жив, прожил сто сорок лет и умер, насыщенный днями. Мне было пятьдесят, когда меня убили. За три дня до нашей гибели, четырнадцатого июля, к нам, в дом Ипатьева, допустили священника и дьякона – отслужить обедницу. В ее последовании после «Отче наш» полагается дьякону прочесть «Со святыми упокой». А он вдруг запел. И так проникновенно, трогательно и скорбно прозвучали слова этой молитвы, что мы все единым сердцем откликнулись ей и опустились на колени. И каждый из нас почувствовал, что близко, уже при дверях час нашей кончины, время предстать перед Господом и Ему отвечать. Со святыми упокой, Христе, души рабов Своих, идеже несть болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.

Нас отпели.

Так томительно было желание жить – и так ясно я понимал, что жизнь кончилась.

С упованием на волю Божию я принял и гибель моей семьи, и мою собственную. Но с нелегким сердцем уходил я из этой жизни. Не одни только мои грехи мучили меня. Более всего угнетало сознание всеобщей измены, повального обмана и постыдной трусости, проявленной многими из моего окружения, даже теми, в преданности которых я был совершенно уверен. В конце концов я нашел в себе силы всех простить, кроме генерала Рузского, который подталкивал меня к отречению с такой настойчивостью, словно от этого зависела его жизнь. Несколько месяцев спустя донеслось известие, что в Пятигорске генерала зарубили солдаты. О нет, уже не мстительное, нехорошее чувство ощутил я, какое бы, во всяком случае, в самое первое время испытал бы в земной моей жизни; нет, я пожалел несчастного, омрачившего свою душу изменой. Одно из наставлений преподобного Серафима Саровского особенно любила Аликс. Вот оно: укоряемы – благословляйте, гонимые – терпите, хулимые – утешайтесь, злословимы – радуйтесь,

В дни заточения нам было отведено время для прогулок по прилегающему к дому Ипатьева участку. Алексей еле ходил. Я брал его на руки, прижимал к груди и осторожно выносил во двор. Он шептал: папа, а скоро мы уедем отсюда? Что мог я ответить ему? Скоро, дорогой мой, потерпи. Папа, говорил он, а ты уже не царь? Летом тысяча девятьсот восемнадцатого меня угнетала мысль, что мое отречение не стало спасением России. А иных оправданий ему не было. Брестский мир сокрушил меня, и я опасался, что немцы потребуют моей подписи под унизительным для России договором. И я, и Аликс решили, что этому не бывать. Я всегда буду царем, говорил я милому моему отроку. А после меня – ты. Он спрашивал: а кто же сейчас управляет Россией? Разбойники, хотел ответить ему я, но отвечал уклончиво. Разные люди. Во дворе я усаживал его в коляску и катал по дорожкам, иногда останавливаясь, чтобы сорвать для него цветок или сломать веточку молодой березки. Дитя мое. Как он радовался. И точно так же, однажды ночью, я взял его на руки, и он, еще в дреме, прильнул к моей груди. Внизу я посадил его на стул и встал рядом. На втором стуле сидела Аликс. Рядом стояли наши дочери – Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, доктор Евгений Сергеевич Боткин, повар Иван Михайлович Харитонов, камер-лакей Алоизий Егорович Трупп, горничная Анна Степановна Демидова. У стены напротив стояли люди с отталкивающими лицами. Один из них, с черными густыми бровями, что-то прочел, держа бумагу перед собой. Я разобрал не все слова, но ужасный их смысл понял и все-таки спросил: что?! Он быстро прочел еще раз, выхватил револьвер, выстрелил и убил меня. Я даже не успел перекреститься. Я умер сразу и не увидел, как двумя выстрелами в ухо добили Алексея и добивали штыками Анастасию, Татьяну и Анну Степановну Демидову. Ее кололи несколько раз – причем с такой силой, что штык, пронзив ее тело, вонзался в пол.

8.