Психопомп

В тот вечер – а было уже около восьми – на маленькой кухне той самой квартиры, откуда двенадцать дней назад вынесли Наталью Григорьевну, Марк сидел в обществе Оли и ее подруги Люси. Оля их познакомила, сказав, это Марк, он… она чуть замялась… он мне помогал, когда тетя Наташа… А это Люся, моя подруга. В считаные секунды Люся осмотрела Марка угрюмым взглядом карих с прозеленью глаз и недовольно спросила, и как же он тебе помогал. По головке гладил? У нее были тонкие губы, морщинки на лбу и синие круги под глазами. С возможной твердостью Оля отвечала, не представляешь, сколько хлопот, бумаг… Она бы не справилась без Марка. Хм, сказала Люся. Повезло тебе, подруга, с помощником. Оля виновато улыбнулась. Так получилось. Ну что ж, покорился Марк. Люся так Люся. Вероятно, она была неизбежна, ибо весы судьбы до известного момента должны находиться в равновесии. Он ей улыбнулся. Очень кстати Оля призвала пить чай с тортом, который она усиленно расхваливала, называя чудесным, воздушным и что самое главное – совершенно без сахара. Просто чудо. Спасибо Марку. И Люся подтвердила, ухватив от щедрого ломтя ложку, потом другую и неясно проговорив (рот был набит), что действительно (дествино, получилось у нее) восторг. Она прожевала. Марк мастер утешения и знаток тортов. Клад. Она облизнула ложку и направила ее на Олю. Тебе счастье привалило. Бог ты мой! Марк никогда не видел, чтобы так бурно краснели. Слезы выступили у нее на глазах, и она тихо укорила подругу за глупые речи. И почти неслышно, с опущенными глазами попросила Марка не обращать внимания. С ней иногда бывает. О-ля-ля! – таким кликом отозвалась Люся, закурила, затянулась и пустила в потолок струю сизого дыма. Но почему – Марк, задумчиво сказала она, словно бы прислушиваясь к звучанию этого имени. Еврейская семья? Дедушка ходит в синагогу на Бронной? Или в Спасоглинищевский? Шма Исраэль! Хотя… Она еще раз придирчиво осмотрела Марка. Он усмехнулся. Зубы мои не желаете? Я рот открою. Хотя как будто нет, заключила она. Докладываю, сказал Марк. Мое имя есть в святцах. Люся отмахнулась дымящейся сигаретой. Ничего не значит. Там всякой твари по паре. Далее, говорил Марк, взмахами ладони отгоняя табачный дым. Фамилия – Питовранов. Объяснить происхождение? Тонкие губы сложились в презрительную усмешку. Тоже мне… бином Ньютона. Ворон, питающий пророка. Читали. Таким образом, перед вами великоросс в Бог знает каком колене. И наконец. Был бы я евреем, ну и что? Древняя кровь, древняя вера, древняя мудрость, ненависть мира, великие страдания. Оля кивнула. Вот именно. Люся поморщилась. Не делайте из меня антисемитку. Ненавижу ярлыки. Но вы, Марк, я даже не знаю, известно ли Оле, кто вы и чем занимаетесь… Может, вы черный риелтор. Соблазнитель. Вымогатель. Бедная девушка, она ничего не смыслит в этой жизни. Оля взмолилась. Люся! Да остановись ты. Порозовевшая от чая и торта Люся не обратила внимания. Ведь она как крот; вернее, как подслеповатая кротиха, глупая, доверчивая. Она выползет на свет и ослепнет, и не заметит, что с нее уже содрали бархатную шкурку. А когда наконец заметит, когда почувствует, что ей холодно, она возмутится? Закричит? Кинется догонять похитителя и, настигнув, вцепится в свое добро? Как бы не так. Повздыхает и все. Разве не так? Оля сокрушенно вздохнула и виновато глянула на Марка. И столько было в ее взгляде мягкости, смущения, чувства вины, что он ощутил накатившую на него теплую волну. Помолчав, она промолвила, что пусть так. Но что в этом дурного? Даже не знаю, что ответить. Она помешала и без того уже остывший чай. Звякнула ложечка. В конце концов, обидевший будет страдать сильнее, чем тот, кого он обидел. Вот! – вскричала Люся. С некоторых пор она чувствует этот приторный христианский душок. Тошнит. Кто тебя учил этой букве, подруга? Само собой, не тетка покойная, у нее мораль была другая – лучше взять, чем дать. Кто вдолбил в твою бедную голову левую щеку, которую надо подставить, когда тебя уже саданули в правую? Да ты укажи хотя бы одного человека, кому надавали по правой, а он не сопротивлялся, не отмахивался, не звал на помощь, но, как овца, проблеял: пожалуйста, в левую, если угодно. Тебе зуб вышибли, а ты призываешь: идите ко мне, бейте меня, у меня еще тридцать один зуб остался. Шубку сняли? И рубашечку возьмите. Она кипела. Люська, улыбаясь, проговорила Оля. Чего ты злишься? Как же ты в храм ходишь? Ну да; не видела я пока такого человека; но я и атома не видела; и микроба; я гималайского тигра никогда в жизни не видела – но это не значит, что его нет и быть не может. Клуша, сказала в ответ Люська. Была ты клуша простая, стала клуша православная. А я отрясла церковный прах. Не хожу. Пойду в мечеть или синагогу. От Троицы мозги вскипают. И там Бог, и тут Он, и еще там. Скорее в синагогу. Мне Магомет как-то не очень… Какая синагога, не удержался Марк, вы как будто евреев не очень жалуете. Вздор и нелепица, объявила Люся. Если я пыталась различить в вас еврея, то исключительно из желания понять, кто вы и не причините ли вреда моей неразумной подруге. Оля, где ты его нашла? Явился. Тортик принес. Он вообще кто? Оля беспомощно взглянула на Марка. Не мучайтесь, сказал Марк. Я психопомп, без тени улыбки проговорил он. Кто-кто?! Он повторил. Она нахмурилась. Морщинки на ее лбу стали глубже. Психо понимаю, это душа, а дальше… Психопомп, ровным голосом проговорил он, это проводник душ в царство мертвых. Так-так, язвительно подхватила Люся. В царство мертвых. Где ж у нас оно находится, это царство? Вы туда спускаетесь? Или переправляетесь через речку? Всходите по лестнице? Догадываюсь. Фиговый листок этот ваш психопомп. Вы похоронный агент. Так? Марк кивнул. Если угодно. И вы здесь появились, когда умерла ее тетя. Так? Марк снова кивнул. И приметили девушку. Как же! Одинокая, двухкомнатная квартира, глупенькая, но миленькая, а ну, подвалю-ка к ней. Так? Люся, отвечал Марк. Вы проницательны, как мисс Марпл. Но есть промах. Вы не любите ярлыки, что справедливо и достойно уважения. Но вместе с тем ваши суждения почерпнуты из мутных источников массового сознания. Корыстный обольститель, прогнившее, мерзкое существо похищает достояние одинокой девушки, растерявшейся в густом подлеске обыденной жизни. Опамятовавшись, она с ужасом обнаруживает, что вместо квартиры у нее комнатка в коммуналке в городе Железнодорожном Московской области. Казавшийся таким сердечным ее милый друг и почти жених бесследно исчез; сердце разбито, на карточке Сбербанка покойной тети как издевательское пожелание всяческого благополучия оставлено сто рублей. Вот, Оля, ваше не столь уж далекое будущее, какое ваша подруга прямо связывает с моим появлением. Что ж, обронила Люся, очень даже. Массовое – не значит неправдивое. И в литературе… у Диккенса, например, что-то похожее. Люся! – воскликнула Оля. У тебя помутнение. Он вовсе не такой! Он от чистого сердца, разве ты не видишь! От чистого, от нечистого, пробормотала Люся, кто тут разберет. У меня от вас голова разболелась. Где моя сумка? В прихожей, сказала Оля. На вешалке. Сутулясь и громко ступая, Люся вышла; слышно было, как она роется в сумке, кляня ее, себя и все на свете, потом хлопнула дверь в ванной, щелкнул замок, полилась вода. Она, может быть, больна? – вполголоса спросил Марк. Оля смутилась. Была здорова. Но в последнее время… Нет, перебила она себя. Нехорошо как-то. Оля, проговорил Марк. Да? – она вскинула голову и заглянула прямо в глаза ему доверчивым, спокойным взглядом темных глаз. Я пришел, потому что думал о вас. Мне тридцать три года – представляете? Она серьезно промолвила: конечно. А мне двадцать четыре. Тридцать три года, повторил он, и я один. Нет, нет, у меня папа, мамы нет, она умерла… то есть в буквальном смысле я не одинок – мой отец славный человек, я его люблю, хотя не все в нем мне по душе. С другой стороны, кто из нас без недостатков, правда? Она кивнула. Да. Он продолжал. У меня была бабушка, она во мне души не чаяла. Она, знаете, такая страстная, непримиримая, мир черно-белый, кто не за нас, тот против нас; и она умерла. Я ее вспоминаю. Ее, маму, дедушку, маминого папу… И мне кажется, они где-то рядом, и надо лишь всмотреться и вслушаться, и можно будет их увидеть и поговорить с ними. Он испытующе посмотрел на нее. Возможно, у меня это иногда получается. К чему я? Он крепко потер лоб. Вы говорили об одиночестве, подсказала Оля. Да. Я думаю иногда, я вечный mono… Но я желал бы другого… я… Тут вошла Люся, с оживленными, заблестевшими глазами, с улыбкой на губах, и с этой улыбкой сказала, голубки вы мои. Приятно на вас смотреть.