— Постойте, я попробую, сказала она, отойдя к другой стороне клавикорд и, пробуя свой голос, взяла в полголоса несколько чистых грудных нот, которые неожиданно подействовали на всех. Все замолкли, пока звуки замирали вверху высокой просторной комнаты.
— Можно, можно, сказала она, весело встряхивая кудрями, которые валились ей на глаза.
Пьер, очень раскрасневшийся после обеда, подошел к ней. Ему хотелось видеть ее поближе и посмотреть, как она будет говорить с ним.
— Отчего ж нельзя, спросил он так просто, как будто они были сто лет знакомы.
— Иногда бывают дни, что голос не хорош, сказала она и отошла к клавикордам.
— А нынче?
— Отличный, сказала она, обращаясь к нему с таким восторгом, как будто хвалила чей-нибудь чужой голос. Пьер, довольный тем, что видел, как она говорит, подошел к Борису, который почти также нравился ему в этот день, как и Наташа.
— Что́ за милый ребенок, маленькая, черненькая! сказал он. — Даром, что нехороша.
Пьер находился, после скуки уединения в большом доме отца, в том счастливом состоянии молодого человека, когда всех любишь, и видишь во всех людях одно хорошее. Еще за обедом, он невольно, с петербургской высоты, презирал московскую публику. А теперь уже казалось, что здесь только, в Москве, и умеют жить люди, и ему уж думалось, как бы хорошо было, ежели бы он мог каждый день бывать в этом доме, слушать, как поет и как говорит эта маленькая, черненькая, и смотреть на нее.
Стр. 79, строка 26.
Стр. 79, строка 27.
Стр. 79, строка 27.
Стр. 79, строка 28.
Стр. 79, строка 28.
Стр. 79, строка 30.
«Ключ», как называли его у Ростовых, был старинный квартуор, которому научил их музыкальный учитель Димлер. Этот «ключ» пели обыкновенно Наташа, Соня, Николай и Борис, который хотя и не имел особенного таланта и голоса, но [обладал]
— Pourquoi faites-vous le beau ténébreux, спросила она, — cependant, je comprends que pour la musique et surtout pour le chant, il faut être disposé. C’est comme moi. Il y a des moments…[450]
Николай поморщился и пошел к клавикордам. Прежде, чем сесть, он заметил, что Сони нет в комнате и хотел уйти.
— Nicolas, ne vous faites pas prier, c’est ridicule,[451]
сказала графиня.— Je ne me fais pas prier, maman,[452]
отвечал Николай, и порывистым движением стукнул крышкой, открывая клавикорды, и сел.Он подумал на минутку и начал песенку Кавелина:
Голос его был ни хорош, ни дурен, и пел он лениво, как бы исполняя скучную обязанность, но несмотря на то, в комнате всё замолкло, барышни покачивали головами и вздыхали, а Пьер, покрыв свои зубы нежною и слабою улыбкой, которая была особенно смешна на его толстом, полнокровном лице, так и остался до конца песни.
Жюли, закрыв глаза, вздохнула на всю комнату.
Николай пел с тем чувством меры, которого у него так не доставало в жизни и которое в искусстве не приобретается никаким изучением. Он пел с тою легкостью и свободой, которая показывала, что он не трудился, а пел, как говорил. Только когда он запел, он высказался не ребенком, каким он казался в жизни, а человеком, в котором уже шевелились страсти.
Стр. 79, строка 32.
Стр. 79, строка 33.
Стр. 79, строка 33.
Стр. 80, строка 1.
Стр. 80, строка 2.
Стр. 80, строка 2.