ПСС, Том 1

-Не следует, я думаю, забывать того, что Давид совмещал в себе массу достоинств, но еще более недостатков, -перебила Софья Марковна.

-Господа, позвольте! -закричал Игнатий. -Мы уклонились, так нельзя...

-Вы же не дали мне договорить, -сказал Каменский. Лицо у

него раскраснелось, руки нервно гладили скатерть.

-Ну, продолжайте, продолжайте, пожалуйста! Каменский

подумал и опять заговорил размеренно:

- Я говорил: человек должен уяснить себе, для чего он живет...

-Виноват, -снова не выдержал Игнатий, -одно слово... Как это уяснить, для чего я живу? Я могу сказать, для чего я сегодня в город ездил ...

-Да, вот именно так, -подтвердил Каменский, -именно, надо уяснить себе цель жизни так же, как цель поездки в город. И вот: есть жизнь телесная и плотская и есть жизнь духовная и душевная. Жизнь телесная...

-Ну, это уже начинается метафизика какая-то! -воскликнула Софья Марковна.

-Позвольте, -начал Игнатий.

-Виноват, -заговорил и агроном, хотевший примирить и успокоить всех.

А Петр Алексеевич выговорил громче всех:

-Мы вот с Илюшей живем плотской жизнью.

-Метафизика -родня поэзии! Я стою за метафизику! -почти закричал Подгаевский. -Вы говорите: труд; но прогресс движется не трудом, а творчеством!

- Это, положим, вздор! - добавила Софья Марковна. - Возьмите Липперта...

Каменский почувствовал, что здесь нельзя говорить. Но то, что ему хотелось сказать этим людям, которые кричат только от скуки, волновало его, и он поднялся со стула. Встал и Игнатий.

- Что же вы сотворили? -почти строго спрашивал Каменcкий. -Что? Я скажу вам, что вы сотворили: рабовладельчество, проституцию ...

- А что вы так против проституции? -вмешался Петр Алексеевич уже с явной насмешкой. -Вот Илья иначе думает.

Каменский пристально посмотрел на Петра Алексеевича, но тот сделал мутные глаза и отвернулся.

- При современных условиях это не-обхо-димо-е учреждение! -уже кричал Подгаевский.

- Позвольте ... Что же, современные условия хороши?

- Нет, вы позвольте!

Лицо Подгаевского исказилось, глаза бегали; то, что у него не было двух верхних зубов, еще более делало его некрасивым.

- Нет, дайте же мне договорить! -пробовал как можно спокойнее возражать Каменский. -Вы сказали именно то, что нужно: вы сказали как человек, который на вопрос: почему он едет так плохо и тихо, ответил, что у него сломана ось. Остановись же, - сказали ему, -почини ее.

- Позвольте-с, -заговорил Бернгардт сумрачно, приближаясь к Каменскому, -современные условия зависят не от одного человека. Это не телега, в которой едет благодушный мечтатель и единственный обладатель ее, это наполненный народом дилижанс. И починка зависит не от единичной воли... Конечно, можно и пренебречь сломанным экипажем, встать, махнуть рукой и отправиться пешечком; только это и нечестно, и навряд хорошо для отправившегося пешечком ...

- Да, -горячо подхватил Каменский, -если дилижанс плох, нужно его оставить и не тащиться в нем или не сваливать все на других, на «обстоятельства» ... И во всяком случае, починка делается не злобой, а единением и любовью!

- А может быть, непротивлением злу? -перебил Бернгардт и резко захохотал.

Вдруг Петр Алексеевич поднялся.

- Мамаша! -воскликнул он. -Это наконец подло с вашей стороны! Вы меня все равно не приучите к духовной жизни, я не обедал сегодня!

- Господа, перейдемте в столовую, -обратилась Наталья Борисовна к окружающим.

Гриша поднялся и скрылся в своей комнате.

Понемногу стали подыматься и остальные. Разговор оборвался, и по рассеянным взглядам было видно, что продолжение его и нежелательно.

Агроном сел за рояль и, одним пальцем аккомпанируя, вполголоса запел пролог из «Паяцев». Около него стояли Бобрицкий, Софья Марковна и Подгаевский; Подгаевский покачивал головою и намеревался подтягивать. Петр Алексеевич в ленивой позе сидел на диване; Бернгардт ходил из угла в угол: он не хотел даже серьезно говорить с Каменским, унижать себя. А Игнатий с Каменским незаметно вышли на балкон. Игнатия мало интересовала закуска, и он думал, что, пожалуй, вышло неловко это всеобщее нападение на Каменского. Спорить больше ему не хотелось, хотя он и был немного обижен, так как любил оставаться в горячих разговорах победителем. Он стоял против Каменского и машинально повторял:

- Да-а-с, батенька!

Лицо Каменского было строго и рассеянно. Облокотившись на перила балкона, он старался собрать мысли, так как твердо решил опять завести разговор.

А Марья Ивановна, полуосвещенная светом, падавшим из гостиной на балкон, глядела в сад и говорила тихо и восторженно:

- Как хорошо!

В саду было очень темно и тепло. Ночные неопределенные облака неподвижно дремали в темноте над садом. Дремотно где-то щелкал соловей, невнятно доносился аромат резеды с цветника у балкона...

X

Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти.

Когда собрались в столовую, произошла маленькая неловкость.

- How did you get acquainted with him?¹ - вдруг спросила профессорша Наталью Борисовну, указывая глазами на Каменского.

-Энгельса зашел попросить, - пробормотал Петр Алексеевич.

А Каменский мягко, но серьезно заметил: