ПСС. Том 53. Дневники и записные книжки, 1895-1899 гг.

Источником ошибок Толстого в оценке культурного наследия прошлого, как и других слабых сторон его взглядов на искусство, является его религиозно-нравственное учение, основой которого служит идея непротивления злу насилием и всеобщей любви. Исходя из этой идеи, Толстой внес в свой эстетический кодекс ряд положений, находящихся в резком противоречии с принципами народного, реалистического искусства. Основным содержанием искусства, по его мнению, должно быть «высшее религиозное сознание эпохи». Мировое искусство потому и деградировало, утверждает он, что представители высших классов, утратив веру в официальную религию, не обрели другой, более высокой, религии. Возрождение искусства, пишет Толстой, возможно лишь тогда, когда оно станет «орудием перенесения религиозного христианского сознания из области разума и рассудка в область чувства».^[27]

Эти утверждения соседствуют в Дневниках с глубоко верными эстетическими суждениями художника, свидетельствуя о глубокой противоречивости его эстетических взглядов.

Выдвигая такие требования к произведениям искусства, как глубокая содержательность, современность и новизна содержания, высокое совершенство художественной формы и прежде всего ясность и общедоступность, Толстой опирался на собственный писательский опыт. Вместе с тем, напряженно работая над вопросами эстетики, Толстой ставил и перед самим собой новые художественные задачи. «Моя работа над искусством многое уяснила мне», — указывает он в Дневнике. Задумывая новые художественные произведения, Толстой выражает уверенность в том, что «они будут совсем другие» (стр. 169). Эти высказывания Толстого говорят о нем как о неутомимом новаторе, искавшем все новых и новых путей в искусстве, требовавшем, чтобы то, «что говорит художник, было совершенно ново и важно для всех людей».^[28]

Поисками нового и важного была отмечена и творческая работа Толстого, относящаяся ко второй половине 90-х годов.

3

Вторая половина 90-х годов — пора напряженной работы над романом «Воскресение», крупнейшим произведением позднего Толстого, одним из величайших достижений критического реализма.

Многочисленные дневниковые записи, относящиеся к «Воскресению», ярко освещают творческую историю романа. Они показывают, как расширялся и углублялся авторский замысел, как изучался писателем жизненный материал, какие перемены вносились в трактовку главных действующих лиц романа, как усиливалась и оттачивалась его обличительная направленность, с какой требовательностью относился художник к своей работе, как безжалостно он отбрасывал все, что уводило в сторону от главной мысли произведения.

В первой и второй редакциях «Воскресения» тема раскаяния и опрощения князя Нехлюдова была центральной, история его взаимоотношений с Катюшей Масловой составляла единственную сюжетную линию. В дальнейшей работе над произведением Толстой, по его признанию, решительно изменяет «центр тяжести»: не психологические переживания главного героя, а социальные противоречия русской действительности последних десятилетий прошлого века выдвигаются в романе на первый план. При этом религиозно-нравственные тенденции все больше уступают место пафосу социального обличения, беспощадной критике существующего строя.

В первой редакции «Воскресения» сюжет завершался тем, что Нехлюдов, став последователем учения Г. Джорджа, передает землю крестьянам, женится на Катюше Масловой и поселяется с нею на окраине сибирского городка. Через несколько лет, спасаясь от властей, которые преследуют его за отказ от земельной собственности, Нехлюдов тайком уезжает с женой за границу и, живя там, продолжает борьбу против поземельного рабства.

Во второй редакции романа его основная коллизия и финал сохраняются, с той разницей, что Нехлюдов, женившись на Катюше и живя за границей, борется не с поземельным рабством, а с несправедливостями уголовного судопроизводства в России. Прочитав главы из этой редакции романа А. П. Чехову и другим лицам, Толстой отметил в Дневнике: «Я очень недоволен им теперь и хочу или бросить, или переделать» (стр. 51).

«Брался за Воскресение, — записывает Толстой 24 октября 1895 года, — и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть... Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала».

За месяц до этого Толстой в письме к дочери Марии Львовне сделал характерное признание, раскрывающее причину его неудовлетворенности романом: «Не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь, у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасиев и даже для Данил и Игнатов и их детей, то делается бодрость и хочется писать».^[29]