ПСС. Том 62. Письма, 1873-1879 гг.

Я не знаю, сколько всего выйдет набора 2-й части. Желательно, чтобы вышло два листа. И сообразно с этим нужно растягивать или сжимать. Я это говорю к тому, что в этой сказке и в следующей, н[а]п[ример], в басне о царе и мужике, лучше бы было всякий раз, как говорит другой, ставить с новой строки.⁴ Но я этого не сделал, не зная, что нужно — стеснять или растягивать. Поступите, соображаясь с этим.

На следующих страницах я вычеркнул повторение печатными пословиц. Оставить ли их или вычеркнуть, тоже будет зависеть от количества набора на 2-ю часть.

Всё, что я поправил во всем остальном, кажется, ясно.

Орфографию я не везде поправил, например, слово копейка я оставил где с е, где с ѣ. Справьтесь, как больше пишется, так и поставьте, но главное везде. Помогайте мне и помогай вам бог.

Ваш благодарный Л. Толстой.

Вы, верно, знаете наше горе — наш Николинька уж 3-ю неделю умирает от воспаления в мозгу. Надежды нет никакой, и жена страдает ужасно.

Датируется на основании фразы письма: «наш Николинька уж 3-ю неделю умирает» (ср. письмо № 139).

¹ Толстой имеет в виду вторую страницу присланного ему корректурного листа «Новой азбуки». Замечание относится к односложным словам на стр. 27.

² Пословицы курсивом — см. там же, стр. 41.

³ «Слова волка» — см. там же, стр. 42.

⁴ Басню «О царе и мужике» см. на стр. 58 — 54. Ни в этой басне, ни в других красных строк нет.

* 138. С. Н. Толстому.

1875 г. Февраля середина. Я. П.

Мы узнали от Ариши, что у вас всё благополучно. У нас же очень плохо. Николинька, т. е. грудной, вот уже 3-ю неделю болен мозговой болезнью, и нет никакой надежды на выздоровление. Сначала рвало, потом стали делаться припадки — глаза остановятся, и икота — и теперь продолжается всё то же; только равномерно и медленно слабеет. Соне очень тяжело: кормить, ходить за ним и ждать смерти. И мне тяжело, особенно за нее. Да кроме того я уже 3 или 4 недели не выхожу из дома и сижу весь в фланели и мучаюсь от боли в остатках зубов. —

Вообще у нас очень грустно. Ты терял детей этой самой болезнью, поэтому знаешь это. — Если бы тебе пришла мысль приехать теперь к нам, то пусть не приходит тебе другая мысль, что теперь не время. Самое для тебя, разумеется, худшее, а для нас лучшее время.

Посылаю телеграмму от Машиньки.¹ Сделай, что надобно и что ты поймешь из этого.

Л. Т.

Датируется содержанием.

¹ Телеграмма неизвестна.

139. H. Н. Страхову.

1875 г. Февраля 16. Я. П.

Очень вам благодарен, дорогой Николай Николаевич, за ваше коротенькое, но очень радостное для меня письмо. Я не только не ожидал успеха, но, признаюсь, боялся совершенного падения своей известности вследствие этого романа. Искренно говорю, что это падение — я готовился к нему — не очень бы тронуло меня месяц тому назад. Я был весь — и теперь продолжаю быть — поглощен школьными делами, Новой азбукой, к[оторая] печатается, грамматикой и задачником, но теперь, очень недавно, я задумал новую поэтическую работу,¹ к[оторая] сильно радует, волнует меня и к[оторая] наверно будет написана, если бог даст жизни и здоровья, и для которой мне нужна моя известность. И я очень, очень рад, что роман мой не уронил меня. В успех большой я не верю. Знаю, как вам хочется, чтоб был большой успех, и он вам кажется. Да и я совершенно согласен с теми, которые не понимают, о чем тут говорить.² Всё так не просто (просто — это огромное и трудно достигаемое достоинство, если оно есть³), но низменно. Замысел такой частный. И успеха большого не может и не должно быть. Особенно первые главы, к[оторые] решительно слабы. Кроме того и плохо отделано. Это я с болью вижу. Я послал уже всё на 2-ю книжку и 3-ю не задержу. Но, сколько я знаю, редакция Русск[ого] вест[ника] не будет печатать в нынешнем году больше 3-х и потому перерыв будет. И я рад этому. У меня столько дела, что я бы не успел исправить и приготовить к печати всё подряд.

Я странно, страшно возбужденно живу нынешнюю зиму. Во-первых, я всё время хвораю простудой — зубная боль, лихорадочное состояние — и сижу дома. Потом у меня практическая деятельность: руководство 70 школ[ами], которые открылись в нашем уезде и идут удивительно. Потом — педагогические работы, о кот[орых] я говорил. Потом — старшие дети, кот[орых] надо учить самому, так как гувернера всё еще не нашел. Печатание романа, коректуры его и Азбуки, срочные, и теперь еще вместе — семейное горе и новый план. Семейное горе это — страшная мозговая болезнь грудного 9-ти месячного ребенка. Вот 4-я неделя, что он переходит все фазы этой безнадежной болезни. Жена сама кормит и то отчаивается, что он умрет, то отчаивается, что он останется жив идиотом. И странно: чувствую такую потребность и радость в работе, как никогда. Прощайте, что вы не пишете ничего про себя?

Вспоминаю я, три года тому назад вы всё это время были у нас.⁴ Как мне с вами хорошо было.

Ваш Л. Толстой.

16 февраля.