ПСС

Внутри сейфа, в приоткрытую дверцу, виднелись багряные пески и кусочек тёмно-синего неба, похожего на атласную ткань, а над садом тёплый майский ветер гнал по обычным голубым небесам самые обычные белые тучки. Ах, весна, месяц май, время цветения вишен… Удивительное время, когда сердце бьётся чаще, а на душе радость и желание пить большими глотками «Вдову Клико-Понсарден».

«Вдова?.. Клико?.. Хм, откуда столь странные мысли? — удивился Дмитрий Михайлович. — Пузырьки шампанского играют и резвятся в вихре музыки… — продолжилась непонятно откуда взявшаяся мысль. — Музыки?..»

Где-то неподалёку зазвучал нежный перелив гитары. Исполнялось «Я был рождён, чтоб вами обладать». Заворожённый прекрасной мелодией Добронравов пошел на звуки по тенистой липовой аллее и вскоре вышел к особняку в английском стиле: с колоннами, верандой и зелёной крышей. Усадьба утопала в зарослях белой сирени.

Когда Добронравов подошёл поближе к крыльцу, то увидел мужчину и женщину в старинных одеждах начала двадцатого века. Мужчина закурил сигару, на что женщина с нажимом заметила: «Дым табачный воздух выел!» Покорно затушив табачное изделие, мужчина стал напевать что-то про господ офицеров, а женщина села за клавесин, услужливо вынырнувший из кустов, и начала аккомпанировать. Дмитрий Михайлович вежливо кашлянул, привлекая внимание.

— Кто вы? — среагировал мужчина. — Белогвардеец? Монархист?

— Нет, — опешил от таких вопросов Добронравов. — Я умер в начале двадцать первого века! Какие белогвардейцы, какие монархисты?! — возмутился он.

— Ну, не скажите, голубчик, — не согласился с ним собеседник. — Мы вот с Варенькой тоже не так давно скончались, но тем не менее… Подумайте хорошенько, может, в душе вы всё-таки белогвардеец и монархист? — с нажимом произнёс он.

— Нет! — твёрдо ответил Дмитрий Михайлович.

— Тогда пошёл вон, холоп, — хором высказались владельцы усадьбы, теряя к нему всякий интерес.

Обиженный Добронравов развернулся и пошёл прочь, куда глаза глядят. «…И хруст французской булки», — ещё долго неслось ему вслед, пока он не уловил запах речной воды. Сразу вспомнилось босоногое детство, рыбалка, удилище из лещины, рогулька из ивняка, кусок макухи в кармане. Дмитрий Михайлович подумал-подумал, да и пошёл в ту сторону…

…Плакучие ивы низко клонились над рекой, их ветви и листья, словно тоненькие пальчики, нежно касались воды. На противоположном берегу расхаживали люди в льняных портках и домотканых рубахах. Слышался топот копыт и свист нагаек. Вороные кони с лихими казаками в седле переходили реку вброд. Дойдя до переправы и дождавшись паромщика, Добронравов отдал ему советский рубль и поплыл на другую сторону.

— А вас случайно не Хароном зовут? — спросил он, вглядываясь в знакомые черты лица.

— Где Хароном, а где и Харитоном! — хохотнул розовощёкий паромщик.

— А можно вопрос?

— Да хоть десять. Спрашивайте!

— Почему Сфинкс — Алый, ведь логичнее Красный?

— Что? — от удивления паромщик даже присвистнул. — Не читали у Дюма «Красного Сфинкса»?

— Нет. Только «Трёх мушкетёров», — виновато пробормотал Дмитрий Михайлович.

— Название Красный Сфинкс с семнадцатого века зарезервировано за кардиналом Ришелье! Стыдно не знать!

— Ришельё, — поправил паромщика Добронравов.

— Чего?

— Дело в том, что у французов на конце фамилий буква «ё»: Депардьё, Ришельё, Монтескьё. Стыдно не знать!

Паромщик зловеще ухмыльнулся.

— Ладно. Спасибо, что напомнили. По долгу службы обязан спросить: вы за белых или за красных?

— В каком смысле?

— Воевать за кого будете? За красных? За белых? — поинтересовался Харитон. — Или против всех?

— Это обязательно?

— Здесь обязательно, — улыбнулся паромщик.

— Где это здесь? — покрутил головой Дмитрий Михайлович.

— На Гражданской войне.

— Я пацифист!

— Уверены? Разве никогда не хотелось прокатиться на тачанке или броневичке? Пострелять из пушек «Авроры» по Смольному?

— Вы хотели сказать — по Зимнему? — уточнил Добронравов.

— И по Зимнему тоже!

— Звучит заманчиво, но…

— Хорошо. Доплывём до берега, пересядем на баркас и поплывём в Среднюю Азию воевать с басмачами! Любите чёрную икру? Ложками будете есть из фарфоровой супницы!

— Нет, высадите меня где-нибудь, где не воюют.

Насмешливо вздёрнув бровь, паромщик велел Добронравову закрыть глаза и считать от одного до сорока, но, как только Дмитрий Михайлович досчитал до тридцати семи, бессовестный и злопамятный Харон-Харитон бесцеремонно спихнул его в воду. Добронравов начал тонуть, захлёбываясь водой, но вовремя вспомнил, что он уже покойник. И взял себя в руки. И всплыл на поверхности небольшого озера, посреди хвойного леса.