Пташка

– А это тогда ж откуда? – простодушно махнул рукой Завид на Гнеду. – Родичи?

– Родичи, – нетерпеливо согласилась девушка, собираясь ехать своей дорогой, но Завид поспешно окликнул ее.

– Не иначе, в Черноречье путь держишь?

– В Черноречье, – кивнула Гнеда, начиная раздражаться назойливостью парня.

Завид многозначительно присвистнул и глупо улыбнулся.

– Так ты не знаешь, – изрек он с бесхитростным удовольствием, явно предвкушая действие, которое новость должна произвести на собеседницу. – Кузнец-то, – он хитро приподнял брови и ухмыльнулся, нарочно оттягивая конец своей речи, – тю-тю.

Девушка почувствовала, как внутри все похолодело.

– Что? – оставив выдержку, грубо переспросила она.

– Был да сплыл, говорю, кузнец-то, – осклабился Завид, но Гнеда больше не слушала его. Она встряхнула вожжи и громко прикрикнула, высылая Пламеня вперед.

Этот болван не мог говорить правду! Просто хотел досадить ей по старой памяти, вот и все.

Гнеда гнала и гнала, пока не показались запорошенные белым мостки. Она резко осадила Пламеня, заставив его обиженно всхрапнуть, и выскочила из саней. Но уже отсюда было ясно, что Завид не соврал. Не зарастающая ни летом, ни зимой тропа в Черноречье была занесена огромными сумётами[159], и Гнеда едва могла шевелиться в глубоком снегу. Если бы Катбад жил здесь, отсюда уже виднелся бы свет. Да и разве бывало, чтобы над домом кузнеца не вился дым?

Но Гнеда отказывалась верить. Девушка ринулась вперед, увязая в сугробах, прорываясь через завалы, но чем ближе подбиралась к избушке, тем страшнее становилось. Пустой дом надвигался черной безжизненной громадой, и Гнеда замерла там, где когда-то был низенький забор. На том месте, где стояла конура Грома, возвышался горбик снега.

Девушка застыла, не в силах отвести взгляда от жутких пустых окон, и это было хуже, чем замок на Веже. Чем Фиргалл, приглашающий убить себя. Чем Бьярки, отказавшийся выйти к ней.

Сзади раздался хруст шагов и сбивчивое дыхание Завида. Он остановился рядом с девушкой и почесал в затылке.

– Уж вторая зима пошла, как он пропал. Поначалу думали, вернется, да куда там. Никому не сказался, как сквозь землю провалился.

Гнеда медленно повернула голову. Ей хотелось обвинить кого-то в своих бедах, и трудно было найти более удобного человека, чем Завид. Но он переминался рядом и совсем не походил на злого мальчишку, невольно положившего когда-то начало ее дружбе с Кузнецом. Завид никогда не любил Катбада, как и все остальные в деревне, считая его чужаком – непонятным, опасным, сомнительным. Но и не был причиной исчезновения ее друга.

– Идем. – Парень неожиданно потянул Гнеду за рукав, отчего та вздрогнула. – Нечего тут стоять. Черноречье нынче совсем одичало, в морозы сюда и волки забредали. Заночуешь у нас. То-то все удивятся!

Еще вчера Гнеда бы ни за что не поверила, чем закончится для нее первый день в родной деревне. Последнее, где она ожидала оказаться, был дом старосты, отца Завида, где все от мала до велика собрались вокруг девушки и принялись расспрашивать о том, где она пропадала и зачем вернулась обратно. Они без стеснения разглядывали Гнеду, строили свои бесхитростные догадки и изумлялись, не веря ни одному ее слову.

Худо-бедно удовлетворив всеобщее любопытство и стараясь не сообщить при этом ничего существенного, девушка наконец удалилась в выделенный ей закуток в большой общей избе. Давно уже стихло кряхтение стариков, возня малышей и бабий шепот, а Гнеда все никак не могла заснуть. Староста почти ни слова не сумел прибавить к рассказу сына о Кузнеце, и оставалось только гадать, что стряслось с Катбадом. Ушел ли ее друг намеренно, или с ним приключилась беда? Была ли Гнеда причастна к случившемуся, или Кузнец имел свои причины исчезнуть из Перебродов? Наверное, какие-то отгадки можно было обнаружить в Черноречье, но девушка и подумать не могла о возвращении в выхолощенную избу.

Гнеда куталась в серый плащ, но и он больше не приносил утешения, превратившись в обыкновенную вещь, уже почти не имеющую ничего общего с Бьярки. Когда-то суровое сукно помнило прикосновение его тела, а складки хранили запах своего истинного хозяина, но все это было и прошло. Как и то, что Бьярки чувствовал к ней. Ведь если бы что-то еще теплилось, он вышел бы. Непременно вышел.

Гнеда проснулась резко, будто кто-то толкнул ее в бок, но все спали, и лишь большуха[160] тихонько возилась у печи, раздувая угли и двигая тяжелую дежу.

Твердята. У нее оставалась еще Твердята.

На этот раз Гнеде не было нужды таиться и брести окольными тропами по лесу, как когда-то с Катбадом, так что в Завежье она въехала к концу дня. Зима преобразила все кругом, но девушка без труда отыскала нужную ей избу на высоком берегу Листвянки.

Больше всего Гнеда боялась, что и здесь ее будет ждать какое-то ужасное разочарование, но, вопреки страхам, дверь открыла сама Твердята. Ей потребовалась пара мгновений, чтобы узнать молочную дочь. Лицо женщины изменилось, и с радостным смехом она заключила девушку в крепкие объятия.

– Батюшки, Гнеда! Живая!