Пташка

Твердята потянула ее в дом, и вокруг гостьи тут же собралась вся семья. Гнеду принялись раздевать, усаживать к печи, угощать и снова обнимать. Даже Вячко и дед, невозмутимо плетшие на конике лапти, с любопытством глядели на вошедшую. Только когда девушка оказалась согрета, напоена и накормлена, Твердята разогнала детей по полатям и позволила себе устроиться напротив. Она погладила Гнеду по лицу.

– Гнедушка. Выросла-то как. Уж и не чаяли мы тебя увидеть. Чего только не передумали тогда. Словно леший тебя уволок, – укоризненно покачала она головой, подпирая щеку рукой.

– Прости, не по своей воле я ушла, не попрощавшись, не поблагодарив вас за хлеб, за доброту.

– Боюсь и спрашивать, дочка. Пришла к нам с Катбадом о ту пору, почитай, в одной рубашонке, а нынче как княгиня въехала, в каких санях, в какой справе!

Твердята провела рукой по плечу Гнеды и тревожно прикусила губу.

– Не бойся. Неправедно нажитого я в твой дом не принесла. Я… я узнала о своих родителях. – Гнеда не сдержала улыбки, когда Твердята изумленно расширила глаза и накрыла обеими ладонями рот. – Мой отец… – девушка запнулась, подбирая подходящие слова, – мой отец был не последним человеком. Он жил в городе, и я смогла разыскать людей, что еще помнят его. Они помогли мне.

– Неужто ты в самом Стародубе побывала, дочка? – никак не могла поверить хозяйка.

Гнеда, как сумела, поведала ей о своих странствиях, и Твердята лишь охала и качала головой, узнав, что названая дочь успела пожить и в землях сидов, и в усадьбе знатного боярина. Она причитала, слушая о набеге сарынов, и восторженно удивлялась тому, что девушке повезло видеть издали самого князя. Гнеда подозревала, что, несмотря на всю свою простоту, ее молочная мать чувствовала, что девушка многое недоговаривает, и по достоинству оценила чуткость кормилицы, не принявшейся допытываться большего.

Пришел черед и Гнеде расспрашивать о Твердятином житье-бытье, и та с готовностью принялась делиться всем, что произошло за это время в ее семье. Главным событием, разумеется, стало замужество Пчелки, случившееся минувшей осенью.

– Вот только были у нас на блинах с Гораздом, – приговаривала Твердята, – малость самую вы разминулись. А уж как он на нее глядит! Ну прямо два голубка, – умилялась кормилица.

Про судьбу Кузнеца здесь знали не больше, чем другие.

– Чует моя душа, не увидеть нам уж Катбада, – печально повторяла Твердята. – По нем и дороженька запала, и молва загасла.

– Оставайся, – подытожила она, когда уже совсем глубокой ночью укладывала Гнеду спать. – Конечно, до боярских хором нам далеко, но уж не побрезгуй. Оставайся, дочка. Ты нам родная. – Твердята погладила девушку по голове. – Горемычная ты моя. Находилась по чужим людям, да счастья своего так и не нашла. Оставайся. – Она говорила нараспев, не переставая перебирать волосы Гнеды, и девушка почувствовала, как спокойствие накатывает на нее мерными волнами. – Приедет Пчелка нас навестить, глядишь, и тебе жениха привезет справного. Спи, моя касаточка, отдыхай, – было последним, что Гнеда услышала, прежде чем провалиться в крепкий глубокий сон.

В семье Вячко и Твердяты Гнеду приняли с радушием и простотой, и единственное, чего девушке недоставало, было общество Пчелки. Впрочем, дети не давали заскучать гостье, которая одарила каждого – кого ожерельем, кого платком, кого пояском, – отчего ребята были вне себя от восторга. Девушка пыталась отдать Твердяте часть своих нарядов, но та была непреклонна.

– Такое приданое! – возмущенно ворчала она. – И не вздумай разбрасываться! Еще за князя тебя выдадим.

Зима подходила к концу, и не успела Гнеда освоиться в Завежье, как со всех сторон подступили заботы. Пора было готовиться к пашне, чистить и убирать хлев и повети, выгонять скотину. Все словно очнулись после спячки, завертевшись в весенних трудах.

Гнеда, успевшая забыть, что такое тяжелый хлебопашеский быт, не помнила себя от усталости. Твердяте приходилось одергивать названую дочь, чтобы та не надорвалась с непривычки, но девушка была рада хлопотам, позволявшим отвлечься. Она старалась не дать себе ни одного незанятого делом мига, потому что иначе к ней начинали приходить мысли о Бьярки.

Теперь, когда жизнь вошла в более-менее размеренное русло, Гнеда все чаще думала о нем. Остальное просочилось сквозь нее, как вода через решето – Корнамона, предательство Фиргалла, мать и отец, исчезновение Кузнеца, – и только он остался золотыми искрами на дне.

Бьярки приходил к ней во сне и наяву, с неизменно холодным взглядом, полным враждебности и неприязни. И если раньше что-то всегда заслоняло ее чувства, то нынче они оголились во всей своей полноте, изумившей и испугавшей Гнеду.