Пташка

Когда Бьярки увидел Гнеду, одетую так, словно в тех самых мечтах, когда он еще глупо надеялся на их свадьбу, на то, как усыплет ее шелками и жемчугом, его душа захлебнулась жгучей ревностью к людям, в чьей семье она жила, к высокомерному сиду, назвавшемуся ее покровителем, к побратиму, который приехал, чтобы помириться с ней.

Она была на расстоянии вытянутой руки, но одновременно далека как никогда. И эта подачка…

Бьярки сам не заметил, как оторвался от остальных, и только Жирко скакал поодаль, не упуская хозяина из виду ни на миг. Все, чего хотел боярин, – это забыть сияющие глаза, вновь затягивающие его в прежний омут, из которого не было спасенья. В котором он не мог дышать. Однажды Бьярки назвал их вороньими, но это было неправдой. Очи Гнеды походили на спелые вишни, красивые и блестящие.

Бьярки стиснул зубы. Горячий воздух хлестал по лицу, но юноше казалось все мало, и он гнал и гнал Гуляя, желая скинуть с себя ее образ, туманивший рассудок, пытаясь рассеять по ветру звук ее голоса, стоявший в ушах, оставить в ковылях саднящую ломоту, сковавшую тело, упрямо жаждущее ее прикосновения.

Он рывком сунул руку за пазуху и, выхватив узел, с размаха метнул его в сторону.

Жирко, державшийся позади, с сомнением проводил взглядом куль, исчезнувший в кустах, и неодобрительно покачал головой.

Конь уносил Бьярки все дальше, но вместо ожидаемого успокоения он ощутил лишь пустоту и мгновенное раскаяние.

Чем реже Бьярки бывал дома, в усадьбе, тем приятнее становилось каждое возвращение. Обычно с лова он приезжал повеселевшим и бодрым, но в этот раз удовольствие было украдено, и юноша не мог найти себе места, расхаживая взад и вперед по ложнице. Он жалел о том, что поехал в проклятую деревеньку, где когда-то и началось все это умопомрачение. Жалел о том, что остановился, будто самый ее голос имел над ним безоговорочную власть. Жалел, что протянул руку, но больше всего жалел, что, поддавшись порыву, вышвырнул злополучный подарок.

Отчего-то теперь ему казалось, нет ничего важнее, чем узнать, что лежало внутри, и досада и разочарование грызли Бьярки, не давая покоя.

Он был уже почти готов, превозмогая унижение, велеть седлать лошадь, чтобы отправиться обратно на поиски, наперед зная, что это иголка в стоге сена, когда в дверь знакомо постучали.

– Войди, – отрывисто бросил Бьярки, чувствуя облегчение оттого, что слуга отвлек его от безрассудных мыслей.

Жирко, появившийся на пороге, нерешительно замялся, откашливаясь. Бьярки нахмурился и раздраженно спросил:

– Ну?

Отрок переступил с ноги на ногу и вдруг достал что-то из-за спины.

– Не гневайся, господин. Ты обронил дорогой, – проговорил он, глядя в пол.

Бьярки с изумлением перевел взгляд на потрепанный узел в руке мальчишки.

– Ты… – голос Бьярки задрожал от злости и радости, – да как ты…

Он выдернул сверток.

– Брысь! – прошипел боярин, и Жирко, проворно затворившего дверь за собой, как ветром сдуло.

Бьярки отбросил подарок Гнеды на кровать и с ненавистью воззрился на него. Теперь, когда его чаяние осуществилось, он снова чувствовал себя прижатым к стене. Что же, она повелевала не только им, но даже его людьми? Разве это не было волшбой?

Подарок на свадьбу.

Бьярки зарычал и ударил рукой в стену.

Стоило ему прикрыть глаза, как из темноты тут же проступало ее лицо. Теперь-то она отбросила все личины, и больше не было нужды притворяться бедной простушкой. Где сейчас валялась рябиновая низка? Нынче на ее шее красовались сверкающие каменья. Нынче она была в серебре и шелке, и для переоблачения ей не понадобился Бьярки. Он больше не мог лелеять гордыню, мечтая, что даст ей то, чего у нее никогда иначе и не появится.

Пусть она стала другой. Это ничего не изменило в сердце Бьярки. Тоска никуда не ушла, и проклятая встреча лишь разбередила затянувшуюся было рану.

Он прижался спиной к деревянным брусьям и запрокинул голову, смежая веки.

– Уходи, – прошептал Бьярки, – уходи, уходи!

За окном послышался девичий смех. Теплый вечер так и гнал за околицу, в благоухающие вечерние луга, во влажный остывающий лес, звал купаться в парном молоке реки и любоваться розоватой дымкой заката. Но Бьярки некуда было идти. Все казалось пустым, если там не было Гнеды.

Нет, это не могло так продолжаться.

Он должен был вытравить ее из своей головы, из своего сердца, из жизни.

Летние сумерки оседали на город тонкой паутинкой. Бьярки быстро спустился в конюшню и сам взнуздал Усладу. Единожды решившись, он ощутил облегчение, и теперь боярину не терпелось поскорее добраться до места.

Дом стоял на выселках Поддубья, небольшой деревни неподалеку от столицы. Когда-то Бьярки здесь знала каждая собака, но нынче он даже не был уверен, что ему откроют дверь.

Юноша остановил лошадь возле невысокой изгороди и порывисто спрыгнул вниз. Цветы, росшие у плетня, уже закрывались, но в воздухе все еще витал тонкий сладковатый запах, напомнивший о прежних приездах.