Пташка

Между их отцами давно было решено, что в свое время дети составят новую чету, соединив два славнейших рода. Никому и в голову не приходило поставить эту непреложную истину под сомнение. Но Фиргалл чувствовал, что Этайн всегда находилась в стороне. Ее словно не касалось, что судьба их уже решена и она наперед выдана замуж. Княжна никогда не говорила об этом, не выказывала ни радости, ни сожаления. Она будто бы и не ведала ничего, безмятежно живя своей жизнью. И Фиргалла пугало это спокойствие, эта ее тихая уверенность в чем-то своем, тайном. В его душе росло и крепло с каждым днем предчувствие страшного. Этайн, трепетная горлица, поет только на воле. Даже если она станет его супругой, придет миг – и она улетит, вырвется из рук. В глубине души он всегда знал, что Этайн никогда не будет принадлежать ему.

И ныне, глядя на любимую и холодея, Фиргалл с трудом подавлял приливавший гнев. Гибкая, тонкая, светлая, пахнущая цветами и ветром, благородная и смелая, теплая и трепещущая, с волосами цвета налитой пшеницы, сливочной кожей и бирюзовыми глазами, но чужая, такая непреодолимо чужая! Ему хотелось схватить ее в охапку и убежать, унести, спрятать от всех. Почему она так хороша сегодня? Отчего столько блеска во взоре, зачем так красиво убраны ее пряди, откуда эта мягкость в движениях?

Вскочить, оставить окаянную гридню, скакать куда глаза глядят, прочь от нее, ото всех!

Но что это? Юноша поднял тяжелую голову. Рядом стояла нетронутая чаша. Место Этайн пустовало. Метнув по сторонам ошалевший взгляд, Фиргалл замер. Она сидела в стороне, с незнакомой улыбкой, спокойная и прекрасная, и протягивала свою маленькую руку человеку, с того самого мига ставшему его вечным врагом, – Ингвару, сыну князя Ингви. Проклятому Северянину.

Еще мгновение, и со всех сторон грянула оглушительно громкая, невыносимая музыка. Началась пляска, и что-то навсегда оборвалось в нем.

День выдался отменный. Солнце весело играло на поверхности пруда, бегая взапуски с юркими блестящими стрекозами. Почему-то все дурное вечно случается в чудесные дни, Фиргалл давно заметил это. Он медленно шел, заложив руки за спину. Назойливые лучи плясали по серебряной вышивке на свите, слегка раздражая. Впрочем, ему было все равно. Он считал про себя успевшие распуститься кувшинки. Их крупные приоткрывшиеся чашечки слепили своей белизной. Одолень-трава, из которой шептухи варили приворотное зелье для нежеланных жен, настолько жалких в своем отчаянии, что они соглашались даже на такую уродливую, оскопленную любовь.

– Фиргалл! – громко раздалось сбоку. Молодой человек вспомнил, что не один. – Ты слишком хорошо знаешь ее…

– Господин, – усталым голосом начал он, – если ты заботишься о моих чувствах, то прошу, не утруждай себя. Я последний, с кем надобно считаться.

Аэд остановился и внимательно посмотрел на юношу.

– Я всегда видел тебя ее мужем. Для меня ты родной сын, и тебе это известно. Но, боюсь, и Этайн ты стал братом. Много это или мало, судить тебе. – Князь развернулся к пруду и вздохнул. – Она хочет его. – Аэд нахмурился и приложил сжатый кулак ко рту.

Фиргалл вымученно улыбнулся. Он давно знал, как это будет. Надеялся, что обойдется, но, если быть честным с собой, знал наверняка.

– Ты сомневаешься в нем, мой господин? – почти лениво спросил он.

– Он не сид.

– Он – избранник Этайн. Ровня ей, хорошей крови, наследник княжеского…

– Знаешь, – резко перебил Аэд, крутанувшись на пятках. Глаза его блестели. – Я никак не найду согласия в своем сердце. Да, Северянин достойный и завидный жених, – Фиргалл незаметно усмехнулся, – пусть так. Но что-то в душе настраивает меня против него. С тех пор как умерла мать Этайн, моя девочка – все, чем я живу. Отдать ее ему – это… Это…

– Не отдать ее – значит, видеть, как она зачахнет. Господин, тебе ведомо, что так оно и будет, – мягко вставил молодой человек.

Князь сузил на него глаза. Выдержав так некоторое время, он схватил юношу за плечи.

– Фиргалл, сын мой!

Прижав его к своей груди на мгновенье, Аэд выпустил юношу из объятий и, развернувшись, стремительно зашагал прочь. Фиргалл молча смотрел вслед несостоявшемуся тестю, а в глазах рябило от белых, словно покойницкий саван, цветков.

Она никогда еще не была так красива, как в тот день, когда ладья пришла за ней, чтобы навсегда увезти в треклятую землю. Чем этот чужак заслужил подобное счастье? Что в нем было такого, чем не обладал Фиргалл?

Когда она в последний раз подала ему руку и заглянула в лицо своими колдовскими лазоревыми глазами, сердце почти остановилось внутри сдавленной груди. Эта извиняющаяся невинная мягкость, легкость, с которой она, обдав сводящим с ума запахом летнего луга, покинула его… О! Хотелось грызть стены, рвать на куски все, что его окружало.

Фиргалл вспомнил случайную встречу с Северянином накануне их отъезда. Сон не шел к нему, и сид выскользнул наружу из темных, смыкающихся над головой стен. Щербатое колесо луны висело совсем низко, время от времени скрываясь за клочьями туч. Пахло грозой.