Птенчик

Слушаю, как с темнотой приходит она. Шумит на кухне. Иногда я забываюсь и вспоминаю, как в детстве по утрам на кухне возилась мама, а я все ждал, когда она разбудит меня и позовет завтракать.

Но она не зовет.

Она ничего не приготовит.

Там, в ее новом доме, есть только грязь и вечный ненасытный голод.

* * *

Однажды появляются Паша с Лизой. Держатся за руки.

– Давно не виделись. – Лицо Паши еще жирнее, чем раньше, со лба течет пот. Он морщится.

– Правда?

Вчера я видел его во сне. Он застрял в черной, гниющей стене и, словно червь, пытался прогрызть дорогу куда-нибудь, где есть еда, где можно набить бездонное брюхо. Вот что ждет его там. В мерзости.

Мы еще немного болтаем. Они собираются уезжать. Чувствуют, что происходит что-то плохое, но не понимают, что именно.

Мир истончился. Сгнил. Он полон дыр и тонет, как тряпка в грязной луже. Смешно и глупо думать, что сможешь сбежать от этого.

Не помню, сказал ли я это вслух, но они спешно прощаются. Уходят, брезгливо перешагивая через кучи мусора на полу.

Сажусь на липкую табуретку и гляжу в окно на соседние пятиэтажки.

Горящих окон с каждым днем все меньше.

Откуда ни возьмись белое перышко мелькнуло перед глазами и приземлилось на серебристую упаковку от чипсов. Борется за жизнь, но в конце концов умирает.

Когда-нибудь оно выживет. Коснется скатерти или пропитанных жиром штор, отыщет каждую ниточку, каждое щупальце всей этой мерзости, и, может быть, тогда мое окно окажется единственным светом в наступающей тьме.

Зайчик (роман)

Глава первая Волчок

Волчок был повсюду.

Иногда он не таился: на обложках книг, на памятнике возле почты или на той ужасной картине в школьном коридоре. Но чаще Волчок прятался и был желтым пятном на потолке, узором на ковре или тенью от ветки яблони на полу в детской.

Он даже мог быть просто скрипом на чердаке или холодным ветром в летний день.

А еще Волчок мог быть папой.

Иногда он считал, что нет ничего веселее, кроме как ползать по дому и рычать, гоняясь за Вовой. Он даже надевал старую шубу, которая в остальное время висела в предбаннике, медленно ползал по Вовиной комнате и ревел:

«Где ты? Во-о-ова-а-а? Тебе не спрятаться!»

И мальчик, лежа в кровати под одеялом, знал, что Волк обязательно найдет его, и мог лишь ждать, когда тот громко и страшно прошепчет:

«Попался!»

А крепкие руки схватят его и прижмут к пыльной шерсти.

Вова кричал, а Волчок смеялся.

Наутро папа извинялся, обещал, что больше так делать не будет, но со временем забывал об этом, и Волчок возвращался.

Иногда Волчок приходил ночью. Вова просыпался от того, что не может дышать. В темноте кружили хлопья, напоминающие снег или помехи по телевизору. Мальчик не мог шевельнуться, на него наваливалось что-то огромное. Сжимало горло так, что и не вздохнуть. Сердце уже готово было разорваться.

И тогда появлялся он.

Выползал из-под кровати.

Клочья черной шерсти, огромные, бледно-желтые глаза. Он не двигался, и только пасть его постоянно менялась, расплывалась, собиралась вновь, исчезала и появлялась, полная зубов и беззвучного смеха. Потом, так же внезапно, Волчок падал, как тряпка, на пол и исчезал.

Мальчик снова мог дышать. Он кричал и плакал.

Прибегали взрослые, успокаивали его. Вова засыпал у них на руках, но точно знал, что Волчок не ушел, что он везде. И прямо сейчас он смеется: на страницах книг, на памятнике возле почты, на той ужасной картине в школьном коридоре и даже на желтом пятне потолка.

* * *

Волчок приходил пару раз в год, сколько Вова себя помнил, и его визиты всегда протекали одинаково. Кроме самого последнего случая.

* * *

Через неделю после смерти папы Волчок пришел снова, но в этот раз он не стоял и не молчал. Он ползал по комнате вдоль стен и говорил папиным голосом:

«Вова, Вова, где ты, Вова?»

Свистел ветер. Слышались другие голоса, похожие на бабушкин и мамин. Они тоже звали его, откуда-то издалека, может быть, с чердака или из-под кровати.

Вова, не в силах пошевелиться, ждал, что папа сейчас поднимется над ним и громко скажет:

«Попался!»

Вова не кричал, когда Волчок ушел. Он никого не звал, тихо лежал в кровати и плакал.

С тех пор Волчок не возвращался.

Но что-то стало твориться со шторами. Вова точно задергивал их перед сном, однако каждое утро они оказывались раскрытыми, и синий морозный сумрак прижимался к стеклу.

Вова подходил к окну, и в этот миг испытывал странное чувство. Ему казалось, будто он помнит, как стоит в темноте, опираясь о подоконник, и, кажется, разговаривает с кем-то на улице.

Воспоминание всплывало на какую-то секунду, но от него по спине и рукам бежали мурашки. Вова с силой прятал его, далеко-далеко, откуда оно не могло бы выбраться. По крайней мере днем, пока в зале работал телевизор, пока можно было читать книги или гулять на улице.