Птенчик

Добравшись до старухиного двора, ловлю себя на мысли, что совсем не хочу заходить туда, в мрачный лабиринт бетонных пятиэтажек, но делать-то нечего.

Сразу ее замечаю.

Заметенная снегом фигура в шубе и нелепой фиолетовой шапке с огромным помпоном. Подхожу ближе.

На ногах у нее домашние тапочки. Лицо сине-зеленое. Я на сто процентов уверен, что вижу труп.

– А-а-а! – открывает она рот. С головы и плеч сыплется снег. – Пришел. А она там. По квартире ползает.

Старуха глядит мимо меня. Торчащая из рукава кисть перевязана платком. На нем засохшие темные пятна.

– Что у вас с рукой?

Она не отвечает. Снег продолжает падать ей на шапку и шубу.

Неужели никто ее не видел? Понятно же, человеку плохо.

Осматриваюсь.

Повсюду нетронутый снег. Редкие припаркованные машины едва торчат из сугробов.

Ни в одном окне не горит свет и не видно движения.

Вот теперь мне точно не по себе.

Старуха снова шевелится. Протягивает ключи. Машинально беру их.

– Давайте я вам подняться помогу.

Она качает головой.

– Сходи, посмотри: ушла ли она?

Вот так нельзя. Отбой. Даже не думай.

Заявит, что ты у нее стащил что-то. Просто вызови скорую и уходи.

Стою в нерешительности. Сколько будут ехать доктора? Приедут ли вообще? Она же замерзнет. Нужно завести ее в тепло.

– Сейчас. Я быстро. Туда и обратно.

Лифта в доме нет. Подъезд узкий и темный. Не слышно ни голосов, ни телевизоров; кажется, что дом заброшен. А вонь… она и вчера тут была или только сейчас доползла сюда из бабкиной кухни?

Мой нищенский завтрак просится наружу.

Поднимаюсь на третий этаж.

Две обитые дерматином двери. Нужная мне коричневая, а у умершей соседки черная. Такая, что даже кажется, будто нет там никакой двери – лишь зияющая темнота коридора.

Подходить совсем не хочется.

Стою, слышу свое дыхание, стук сердца и еще кое-что. Тихий скрип половиц. Совсем рядом.

Просто спустись. Вызови врачей и уходи.

Открываю дверь.

Бабка даже не заперла ее.

Погружаюсь в жаркое густое облако вони.

Кашляю. Тут еще хуже, чем вчера. Куда хуже.

Захожу. Скорее, потому, что просто не хочу стоять рядом с той черной соседской квартирой.

Тусклый свет с кухни освещает коридор. В спальне темно.

Слышу медленное вязкое шлепанье босых ступней.

Отступаю к самому порогу, готовый броситься бежать.

– Здравствуйте, – говорю я.

Долго стою так, истерично вцепившись в дверную ручку.

Ничего не происходит.

Набираюсь храбрости и делаю несколько шагов по коридору.

Теперь вижу стол на кухне и опрокинутую кастрюлю на полу.

Прямо как у меня.

Вокруг размазана желтоватая масса, которую пересекают следы. Растопыренные ладони, похожие на отпечатки древних людей в какой-нибудь французской пещере.

Старуха-то спятила. По кухне ползала.

Делаю еще пару шагов.

Никого.

Дверца холодильника раскрыта. Рядом валяется упаковка от сливочного масла. Лампочка не горит.

Стена за плитой совсем темная. Наверное, на нее падают тени от навесных шкафов. Надписей почти не разобрать.

Щелкаю выключателем. Тени на стене отступают неестественно медленно. Странный эффект. Немного фантазии – и можешь сказать, будто и правду там что-то видел.

Заставляю себя улыбнуться.

Нет, надо точно с этой работой завязывать. Воняет невыносимо.

«Подойди поближе. Посмотри за плиту», – шепчет назойливый голосок.

Я не дурак, чтобы его слушать.

Заглядываю в туалет и ванную. Перехожу в спальню. Следы ботинок остаются рядом с жирными отпечатками ладоней. Тяжелые шторы почти не пропускают свет. Нащупываю выключатель.

Загорается тусклая лампочка.

Разложенный диван. Лакированная стенка. Телевизор. Фотографии на стене. Женщина в клетчатом платье, красивая, широко улыбается. Рядом мужчина в очках и узком галстуке. Напоминает кого-то из писателей-битников. Пожелтевшая фотография ребенка с горстью малины. Приклеена на картонку. Подпись красной ручкой: «Ангел мой, Женечка».

Ребенок грустно улыбается мне.

Отвожу глаза.

На полу скомканные одеяла. Они чем-то перемазаны. Очень надеюсь, что это всего лишь еда из той кастрюли.

Шлеп.

Это на кухне.

Как будто упала мокрая тряпка.

От звука я едва не подпрыгиваю.

Шлепанье повторяется. Думаю о маленьких липких ладонях.

Прямо-таки вижу мертвую бабку, ползущую ко мне из кухни.

Но ничего не происходит.

Это, наверное, за стеной. В соседней квартире. Или наверху.

Не здесь.

Точно не здесь.

Сердце понемногу успокаивается.

Осторожно выхожу в коридор.

И тут волна паники выбрасывает меня в подъезд.

Уже сбегая по ступенькам, говорю себе: «От чего ты бежишь? Ведь там на кухне ничего не было. Никто не мог сидеть в тени под столом».

Выскакиваю на улицу. Старуха все еще на лавке. И все еще вокруг нее нет других следов.

Даже мои исчезли. Замело.

И окна все так же пусты и мертвы.

– Евдокия Петровна! – зову я.

Она с трудом приподнимает взгляд.

– Я там… дополнительные печати установил. У вас теперь безопасно. Можно вернуться. А потом и мои коллеги подойдут.

Бабка почти неслышно спрашивает:

– Она еще там?

– Нет!