Птенцы

Все повторяли, что за зиму она чудо как похорошела. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни незнакомых глаз смотрят на неё, на её лицо и фигуру. Что есть среди них те, кто представляют её обнажённой, ласкаемой и ласкающей, вдруг, и приятно, и неприятно, охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.

Потом, замёрзшие и нахохотавшиеся гуляки и гулюньи были приглашены в частный дом, где и продолжили празднование. Хозяин был со мной в походе, хозяйка волновалось о муже и пыталась веселиться, даже и несколько чересчур.

В тот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, Трифа была особенно хороша. Поражала полнотой жизни и красоты в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Её чёрные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая рука, свободно облокоченная на скатерть стола, уставленного блинами и добавлениями к ним, бессознательно, в такт припевкам скоморохов, сжималась и разжималась.

Многие обряды Масленицы ("целовник", "столбы", гостевания, катания с гор и на упряжках, шуточные преследования холостых) - связаны с молодожёнами и неженатой молодёжью. Общество указывает на исключительную важность брака для воспроизводства населения, чествует молодых людей репродуктивного возраста.

Трифа, конечно, к молодёжи уже не относится. Но по возрасту ещё годная и незамужняя.

Атмосфера знакомого дома, полного несколько хмельной, всё более "себе много позволяющей" молодёжи, увлекла её.

Мало-помалу она начала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Не сколько алкогольного, сколько душевного. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове.

***

"Как говорила тётя Песя:

- Вокруг женщины надо виться шмелём, с каждым кругом становясь всё шмелее и шмелее...".

Настоящие шмели чувствуют аромат цветка за километр. Двуногие - в пределах видимости. Главное, чтобы у "цветка" был "аромат" в душе. "Насекомое" прилетит и будет "шмелеть и шмелеть".

***

В одну из минут, когда скоморохи чуть стихли, скрипнула входная дверь, и по доскам пола трапезной звонко застучали подковки сапог запоздавшего гостя. "Вот он, Анатоль!" - прошептала хозяйка. Трифа обернулась и увидала необыкновенно красивого тиуна, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их концу стола. В хорошо подогнанном кафтане Поместного приказа с одной полоской на погонах, он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на его прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселья.

Несмотря на то, что скоморохи вновь продолжили представление, он не торопясь, слегка побрякивая подковками, плавно и высоко неся свою элегантно причесанную надушенную красивую голову, подошёл к хозяйке и, наклонясь, спросил что-то, кивая на Трифену.

Хозяйка указала вновь прибывшему место за столами чуть в стороне и позади Трифы. Она знала, что он говорил про неё, спрашивает соседей, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтоб ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении.

В "выгодности" надо было убедиться. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он, почти улыбаясь, смотрел ей прямо в лицо таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось, странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.

Во время всего застолья Трифа всякий раз, как взглядывала за спину, видела этого Анатоля, неотрывно смотревшего на нее. Ей приятно было, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом есть что-нибудь дурное.

Посиделки на масленицу не носят столь упорядоченного характера, как пиры по семейным или государственным поводам. Очередная волна плясок втянула часть сидевших за столами, места освободились. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, ещё с Рождества, на котором имел удовольствие, которое он не забыл, видеть ее.

Он был с женщинами гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Говорил смело и просто, и Трифу странно и приятно поразило то, что не только ничего не было такого страшного в этом человеке, которого она видит первый раз, который так смело, без приглашения, по простому, подошёл к ней, но что, напротив, у него была самая наивно-веселая и добродушная улыбка.

Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с выпирающей из-под платья груди, с обрисованных провисшим подолом ляжек и коленей Трифены. Она несомненно знала, что он восхищается ею. Это было приятно, но почему-то тесно, жарко и тяжело становилось от его присутствия.