Птичий домик (СИ)

Тогда полицейский повторил свой рассказ, и детективы вновь опросили тех, кто стоял у двери, когда она распахнулась. Они проверили каждую мелочь в рассказе полицейского: дверь вне всякого сомнения была закрыта изнутри, сказали они, а когда мальчишка открыл ее, совершенно никто не вышел из комнаты. На этот счет у них не возникло ни малейшего сомнения. Они могли поклясться в этом, когда угодно и где угодно. Тогда эксперты по убийствам вернулись к своей работе и принялись за нее всерьез. Если убийца не покинул прачечную, он, очевидно, должен был всё еще где-то в ней оставаться. В последующие дни они чуть не полностью разобрали всё помещение, пытаясь найти в нем потайные люки, раздвижные панели и даже отверстия в стенах и потолке, через которые можно было бы произвести выстрел из пистолета. Они цеплялись за каждый намек, исчерпали все возможности, но ничего не обнаружили. По сей день тайна убийства Эммануэля Фогеля, кем он был убит и по какой причине, остается столь же необъяснимой, как и в ту февральскую ночь.

- Как же насчет мальчика? - спросил Фил Коттман. - Ведь он мог подобрать пистолет, пока находился один в комнате. Кто-нибудь подумал об этом?

- Да, - ответил Нэйшен. - Все об этом подумали, включая копа, который оказался первым на этом месте. Когда он обнаружил, что оружия нет, то, еще не закрыв дверь, обыскал мальчика, но у него не было пистолета.

- Теперь, - сказал он, - я хочу прояснить некоторые моменты, которые могут вызвать у вас вопросы. Начать с того, что не нашли никаких отпечатков пальцев, никаких прядей волос в кулаке жертвы, никаких разорванных на клочки писем, никаких оторванных пуговиц - фактически, никаких материальных улик любого рода. В белье, отданном в стирку, никто не рылся. Всё было в полном порядке и ни своем месте. Стекло в забранном прутьями окне осталось целым, передняя комната имела, как всем известно, прочные запоры изнутри. Можно было, конечно, предположить, что убийца, покинув комнату, вновь закрепил болты и цепи, но даже если бы он был способен это сделать, у него на это не было времени. И, конечно, ему пришлось бы стать невидимкой, потому что продавец из табачной лавки неотрывно следил за дверью с момента, когда погас свет и до того, как собралась толпа.

Позднее изучили всю жизнь Эммануэля, шаг за шагом, от рождения до смерти. Он не был скрывавшейся знаменитостью или тайным агентом другой страны. Он был именно тем, чем казался: малограмотным, темным, запуганным и эксцентричным работником из прачечной. Он жил одиноко и почти не имел знакомых.

К западу, по Мэдисон-авеню, катили в обе стороны непрерывным враждебным потоком машины, блистая в послеполуденном свете желтым, зеленым и оранжевым цветом. Где-то дальше на север взвывала сирена скорой помощи, приближавшейся к Ист-Ривер, а доктор Флюгельман напряженно вслушивалась. Звук тревожного сигнала был ей слишком знаком, она сжала пухлые пальцы в кольцах и сказала:

- Не знаю почему, но мне казалось, что Эммануэль погибнет от сокрушительного удара, зверского и первобытного, а не от пистолетного выстрела, совсем ему не подобающего.

Она объяснила, что пока мистер Нэйшен рассказывал свою историю, ее ум не бездействовал, а сплетал свою собственную фантазию об Эммануэле и лоханке его матери. Как все, конечно помнят, он провел рядом с ней ранние годы, когда человек становится собой. Когда же он, наконец, покинул свою страну, какой самой драгоценной вещью он обладал? Ну, конечно, это была лоханка, и только этот предмет из прошлого привел его в Америку. Он не мог покинуть ее, даже если бы пытался, потому что был привязан к лоханке, как другие бывают привязаны к самым дорогим для себя людям. Она стала ему отцом и матерью, сестрой и братом; и даже чем-то вроде преданной супруги, жены, делящей с ним его труды, защищающей его перед происками мира, которого он так боялся. Доктор Флюгельман продолжала, что мы все хотим чувствовать себя в безопасности. Эта потребность нормальна и естественна=, ведь сама жизнь небезопасна. Она жестка и жестока, и цель ее - не покой, а разлад. И если мы почувствовали себя в безопасности, мы и впрямь счастливчики, потому что можем наслаждаться всем чудесным, чем жизнь также одарила нас; но если мы обезопасили себя сверх меры, если мы отказываемся от слишком многого ради безопасности, мы отвергаем саму жизнь. Кто скажет, где проходит разделяющая грань? Как можем мы знать, живем ли мы в полной безопасности или совсем отреклись от жизни? Она опустила голову со смиреной улыбкой, как бы прося прощения за свою банальность и надоедливость, и произнесла мягко:

- А теперь, если вы позволите мне, я закончу свою маленькую фантазию об этом человеке и его лоханке. Вы ведь помните, что мать Эммануэля отдала всю свою жизнь стирке в ней, а сам Эммануэль, хоть и не сознавая этого, распорядился своей жизнью таким же образом. В чем же суть их завершившихся жизней? Куда ушли вся их жизненная сила, вся энергия, упорство и стремления? Я думаю, что все они потонули в этой лоханке.