Птичий короб

«Мэлори, ты откроешь глаза и снова увидишь целый мир. Ты смотрела на стены и одеяла. На ковер и лестницу. На пятна и ведра колодезной воды. На веревки, ножи, топор, проволочную сетку, кабель и ложки. На консервы, свечи и стулья. На липкую ленту, батарейки, дрова и штукатурку. Годами тебе позволялось видеть только лица обитателей дома и твоих детей. Те же цвета. Одни и те же цвета. Годами одни и те же цвета. ГОДАМИ! Ты готова? Чего боишься больше? Тварей или встречи с многоликим, многоцветным миром? Что пугает тебя больше?»

Мэлори сбавила скорость и гребет в два раза медленнее, чем десять минут назад. У ног плещется вода вперемешку с мочой и кровью. По берегам рыщут не то дикие звери, не то безумцы, не то твари. Дует холодный ветер. Тома рядом нет. Шеннон рядом нет. Серость под повязкой начинает кружиться, как комок грязи по пути к сточной канаве.

Подкатывает рвота.

В самый последний момент Мэлори пугается: вдруг с ней случится страшное? Вдруг она потеряет сознание. Что будет с детьми? Справятся ли они, если мама лишится чувств?

И страшное происходит.

Мэлори выпускает весла из рук. Перед мысленным взором Том.

Том за ней наблюдает.

Твари тоже за ней наблюдают.

Потом Мальчик о чем-то спрашивает, но Мэлори, капитан их утлого суденышка, лишается чувств окончательно.

Глава 27

Мэлори пробуждается от сна о младенцах. За окном не то раннее утро, не то глубокая ночь. В доме тишина. Чем больше срок, тем ощутимее реальность. Роды на дому обсуждаются и в «Счастливом ожидании», и в «И вот он родился». Обойтись без помощи медиков можно, но в обеих книгах об этом говорят с опаской. Напоминают об антисанитарии, о непредвиденных обстоятельствах. Олимпия ненавидит эти главы, а Мэлори понимает: проштудировать их надо обязательно.

«Однажды боль, о которой рассказывает твоя мать и любая мать на свете, настигнет и тебя – начнутся роды. Эту боль способны испытать лишь мы, женщины. Эта боль нас всех объединяет».

Страшный день приближается. Приближается! Кто будет рядом, когда он настанет? В старом мире ответ напрашивался бы сам собой. Шеннон, конечно. Мама с папой. Друзья. Акушерка, уверяющая, что бояться нечего. На столе стояла бы ваза с цветами. Простыни пахли бы свежестью. Над Мэлори хлопотали бы опытные люди. Они вели бы себя так, словно родить ребенка не сложнее, чем апельсин очистить. Их невозмутимость успокоила бы донельзя взвинченную Мэлори.

Теперь такое невозможно. Теперь Мэлори ждет родов «как у волчицы» – страшных, нечеловечески изматывающих. Рожать придется без доктора. Без акушерки.

Без лекарств.

Мэлори-то представляла, что будет готова! Что будет прекрасно осведомлена, как себя вести! Существовали же сайты, журналы, видеоролики, не говоря уже о советах акушера-гинеколога и рассказах других матерей. Сейчас все это недоступно. Все! Рожать придется не в больнице, а в этом доме. В одной из комнат этого дома! Том будет принимать роды, а перепуганная Олимпия – держать ее за руку, на большее и рассчитывать не стоит. Окна завесят одеялами. Может, под задницу ей положат старую футболку. Пить придется мутную колодезную воду.

Вот и весь комфорт. Роды пройдут именно так.

Мэлори поворачивается на спину и, тяжело дыша, смотрит в потолок. Она закрывает глаза, потом открывает снова. Она справится? Справится?

Должна справиться! Мэлори повторяет мантру, слова, которые морально ее подготовят: «На полу кухни или в больничной палате – какая разница? Твое тело знает, что к чему. Твое тело знает, что к чему. Твое тело знает, что к чему».

Вдруг, словно изображая гуление будущего ребенка Мэлори, начинают ворковать птицы за входной дверью. Мэлори расстается со своими думами и поворачивается на звуки. Пока она садится в кровати, с первого этажа доносится стук.

Мэлори замирает.

«Это в дверь стучат? Это Том? Кто-то выходил из дома?»

Стук доносится снова. Обеспокоенная Мэлори садится-таки в кровати. Одну руку она кладет на живот и прислушивается.

Опять стучат.

Мэлори свешивает ноги на пол, встает и ковыляет к порогу. Одна рука на животе, другая на двери – нужно слушать.

Опять стучат. На этот раз громче.

Мэлори выходит на лестницу и снова замирает.

«Кто там?»

Босые ноги мерзнут. Ребенок шевелится. Мэлори чувствует слабость. Птицы все галдят.

«Там кто-то из наших?»

Мэлори возвращается к себе в комнату и берет фонарь. Она идет в комнату Олимпии и светит ей на кровать. Олимпия спит. Дверь последней по коридору комнаты открыта, и Мэлори видит спящую Шерил.

Мэлори спускается по лестнице в гостиную.

«Том?»

Том спит на ковре, Феликс – на диване.

– Том! – Мэлори касается его плеча. – Том, проснись!

Том переворачивается на живот и смотрит на Мэлори.

– Том! – зовет она.

– В чем дело?

– В дверь стучат.

– Что? Сейчас?

– Сейчас.

Стук раздается снова. Том поворачивается к коридору.

– Черт подери! Который час?

– Не знаю, уже поздно.

– Ага, ясно.

Том быстро встает. На миг он замирает, словно хочет пробудиться окончательно, оставив свой сон на полу. Том полностью одет. Рядом с местом, где он спал, лежит каркас нового шлема. Том зажигает свет в гостиной.