Птичий суд

Его бритая голова смотрелась пугающе непривычно. Всего один миллиметр остался от его красивых черных волос. Сейчас было бы не менее приятно погладить его по голове, но все же мне не хватало его темной челки.

Чем меньше мы говорили, тем труднее становилось раскрыть рот и что-нибудь сказать, тем сложнее было перевести дух, все мысли сводились к тому, что надо говорить по наитию, экспромтом. А я всегда и со всеми все, что хотела сказать, сперва прокручивала в голове, и все мне казалось пародией на то, как разговаривают нормальные люди, этакими оптимистичными попытками говорить спонтанно и нормально. Он был невозмутим, как спокойное море. Я почувствовала, что вот-вот начну гримасничать. Этого не должно произойти. Я должна себя сдержать. Он, ничего не говоря, пил из своего стакана. Все будет как обычно, начнется так многообещающе, пока у него кардинально не изменится настроение и он уйдет. Пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста, боже, дай мне тему, чтобы я смогла заговорить с ним. Я почувствовала, как к горлу подкатывает смех, как обычно, в самый неподходящий момент. Смеяться хотелось именно при мысли, что сейчас смеяться нельзя ни в коем случае, одна из многих ловушек, которые тело и душа затаили для своего владельца, только чтобы он почувствовал себя глупцом.

Я дала своей внутренней психике указание вести себя нормально, повторяя мантру: соберись, соберись, соберись. Звучит достаточно по-идиотски, но помогает.

– Не стесняйтесь угощаться, если есть желание, – сказал он.

– Спасибо.

Я снова наполнила стакан.

– Сегодня вечером неплохо было бы напиться, – продолжил он вдруг.

Никогда одна фраза не приносила мне большего возбуждения. Раз уж он по-настоящему сказал об этом, анонсировал это, он уже не сможет нарушить и вдруг решить, что все, пора в постель. Он должен просидеть здесь как минимум два часа.

– Есть повод?

– Ох, – вздохнул он. – Да. Или нет.

– Вот как.

«Спасибо за точный ответ», – сказала я про себя.

– Сегодня особенный день.

Я не стала задавать дальнейших вопросов. В стакане еще оставался джин, так что я решила, что действие алкоголя еще недостаточно явное, может быть, это тоже могло быть истолковано как жест солидарности. Вдруг я вспомнила про все свои письма с требованием выплат и сделала большой глоток, чтобы заглушить эти мысли. Безумно хотелось почувствовать себя безответственной.

– Где вы были перед тем, как приехали сюда? – вдруг спросил он.

– Где я была? На телевидении.

– На телевидении?

Он повернулся ко мне, как бы пытаясь представить меня на экране. Я тоже не считала себя похожей на человека с телевидения. И это правда, я такой не была.

– Да.

– Я мало смотрю телевизор.

– У вас его нет.

– Что вы там делали?

«Там», как будто он представлял себе, что я была в самом телевизоре.

– Я вела серию программ по норвежской истории.

– Вы были ведущей программ?

– Да.

– На телевидении?

– Да, – резко ответила я. Неужели это так трудно себе вообразить?

Он умолк. И снова посмотрел на меня.

– Но потом серия программ закончилась.

– Не совсем.

– И вы приехали сюда.

– Да.

– Потому что захотели заняться чем-то совершенно иным.

– Да.

– Ведь на телевидении вы больше быть не могли.

– Не могла.

Он бросил на меня пронзительный взгляд.

– Вам нужно было уйти. Уйти совсем.

– Да, я должна была исчезнуть.

– Никто не должен вас достать.

– Совершенно никто.

Его зрачки сузились.

– Но почему?

– А вы почему здесь, почему совсем один?

– Но сейчас разговор о вас.

– Вы правы, никто не должен был меня достать. Еще предложения?

– Что вы такое могли сделать? Работали на телевидении… долго?

– Два года.

– Довольно недолго. Могло это быть что-то связанное с финансами?

– Нет, это тут точно ни при чем.

– Политическое?

– Нет.

– Тогда остается только один вариант.

– А всего вариантов, выходит, было три?

– Да, вы ведь это знаете.

Как будто за другой стороной стола сидел хищник, большая и длинная волчья шкура на садовом стуле.

– Да, так и было.

– Ох, Аллис…

Он посмотрел прямо перед собой, на горы и розовое небо и подумал.

– У вас был какой-то?..

Я повернулась к нему, и наши взгляды встретились.

– Мужчина? – продолжил он.

– Нет.

Он замолчал, опустошил свой стакан и прикрыл глаза. Его лицо приняло серьезное, почти напряженное выражение, он был так красив, что было больно смотреть. Я скучаю по нему, хоть он и сидит здесь, хотя и я сижу с ним, подумала я. Он не открывал глаз, и мне пришло в голову, что так он выглядит в постели с кем-то. С Нур. Я подумала, что вот так серьезно он и выглядит. Попыталась отмахнуться от этих мыслей, думать было сложно. Он тут же встал и ушел. Ушел. Как обычно, молча: пам-парам, вечер окончен. Ах, проклятье, черт возьми, подумала я, наливая полный стакан неудач и гнева. Но тут дверь открылась, и он снова оказался рядом со мной, теперь одетый в толстый шерстяной свитер.

– Думаю, нам нужно пламя, чтобы смотреть на него, как вам кажется?

– Да, пожалуй.