Птица

Ру был настолько безответственным, насколько ангелам позволено быть такими: он не так много общался с «пернатыми коллегами», как остальные, зато частенько шептался с ветрами и грозами, отчего его самые крупные первостепенные маховые перья, находящиеся на тыльной части крыла, со временем стали серо-синего оттенка. С Птицей он разделял не только любовь к подглядыванию за божьей игрой в «Симс», но и единственную вредную привычку, тщательно скрываемую от остальных: Ру и Птица жуть как любили покурить за облаком. Мятые пачки сигарет притаскивал Ру, невидимо пролетая над землей и порывом ветра унося их у случайных прохожих. На небе сигарет не было, а ветреные хитрости не считались за воровство – Ру верил, что так он спасает бедолаг от болезней легких. По сути, это, конечно, так и было, вот только оба ангела почему-то забывали о таком понятии как «свобода выбора».

– Сэл, ну ладно тебе, это в их же интересах, – говорил Ру Птице, вкладывая в его руку очередную сигаретную пачку – в этот раз «Мальборо Голд».

– Спасибо, Ру, – озорно подмигивал ему Птица, крутя в пальцах зажигалку.

Он мог прикурить сигареты и так, едва подумав об огоньке, но ему нравилось романтизировать человечность, не являясь при этом человеком, прятаться от других ангелов за облаком где-то над Люксембургом и в лучших традициях простых смертных помногу раз щелкать металлическим колесиком зажигалки, пока от этой маленькой шестеренки не заболят пальцы. Ру тоже курил, но делал это как-то не по-настоящему: не вдыхал едкий дым в метафизические легкие, держал сигарету, показушно растопырив пальцы, да и вообще часто улетучивался, стоило услышать на периферии взмахи чьих-то крыльев. Птица в это время просто прятался за ближайшее облако, надеясь, что не придется объяснять, что он тут забыл.

Он и сам мог спуститься на землю, но не решался: ему не хватало ветрености и легкости Ру, который запросто подлетал пониже и так же просто мог подняться обратно. Птицу что-то постоянно останавливало, он не переставал себя спрашивать: «А если мне там не понравится? А если там плохо? А если у меня не получится подняться обратно?» Ру на такие вопросы снисходительно фыркал, отвечая, мол, а крылья тебе, дурак, на что.

Крылья крыльями, думал Птица, но оставался в безопасности и привычности на небе, пока внутри что-то неприятно сжималось. От перекуров за облаком его это, конечно, не останавливало, и он продолжал, вдыхая дым, который тут же исчезал в его метафизических легких, наклоняться вниз, наблюдая за жизнью, о которой ничего не знал, только слышал много рассказов от коллег-хранителей. Те часто спускались ниже, приглядывая за подопечными, а наверх приносили разные сплетни – о фильмах, новых книгах, локальных гениях и причудливых изобретениях. Птица таким не интересовался, его больше заботили нескончаемые вопросы о жизни, с которыми он бы, может, и хотел обратиться к Всевышнему, вот только, признаться, никогда его не видел, но старался верить и не слишком забредать в дебри, мысленно вопрошая о том о сем. Он верил в силу сакральных знаний, хотя немногие разделяли эту его странную веру. Им казалось, что веры в их «отца» достаточно, но Птица пропускал их замечания мимо ушей, а в своей беспокойной голове тихонько задавался вопросом: что же это за отец, которого он ни разу не видел?

Размышлять о таком было страшно, поэтому он загонял эти вопросы как можно дальше в свою мысленную библиотеку, прятал под замок и старался думать о пчелах. Если бы он мог, он бы точно завел пчельню. «А что мне тогда делать с крыльями? Будет неудобно», – снова прыгала ему в голову дилемма. Он был вопрошающим, и эти вопросы никогда не заканчивались. «Как же тогда живут люди, которые знают и того меньше?»

Так и проходили его условные дни, потому что на небе время никак особенно не делилось, его там вообще отродясь не было. За ходом времени следили ангелы-хранители и иногда сам Птица в своих подглядываниях за жизнью. Бесконечность его не тяготила, ведь конечности времени он не знал, а потому не ценил и не считал роскошью возможность просто «быть». Люди копошились, а он бессердечно за ними наблюдал – как сквозь кружевную занавеску. Иногда его метафизическое сердце кололо фантомной болью и беспокойством, но он был уверен: это всего лишь из-за долгого наблюдения за происходящим внизу и какого-никакого, но прикипания к тем или иным несмышленым человекам.

Упал он и правда глупо. Он никогда не думал, что такое может произойти, особенно с ним, он ведь ничего такого не делал, верно? Ну, покуривал тайком, запускал сигаретные бычки вниз падающими звездами, подсматривал за жизнью, иногда задавался дурацкими вопросами – так кто ж не задавался? Но правда в том, что не задавался почти никто. Краешком сознания он это понимал, но додумать эту мысль не мог: снова боялся. Он упал совершенно незаметно для себя, а падая понял, что в последнее время почти не общался с Ру, а когда общался, почему-то непременно ссорился. Что он теперь о нем подумает? А что о нем подумает отец?