Птица горести

Ракурс картины несколько разнится от предыдущих: он отдален от окна так, словно человек, смотрящий сцену, завис где-то в воздухе на метр от дома.

Александр легким движением кисточки открывает пред своим зрителем окно настежь, куда же непременно устремляется тёплый свет луны. Он растекается по всей комнате, преимущественно оседая на мужской фигуре – это заостряет внимание на его худом телосложении. Даже одежда не может скрыть выступающих костей: они поддавливают на прозрачно-белую рубашку. Сгорбившись, мужчина припал на одно колено. Лицо его, подобно зеркалу души, отображает все неоднозначные, а оттого более глубокие эмоции. Губы, сложенные в горькую улыбку; глаза, охваченные безумным обожанием; яростно бьющиеся скулы, стучащие под стать сердечному ритму – все говорит о внутренней борьбе чувств с разумом.

На своих руках он держит девушку, которая поддалась к нему грудью. Он, одной рукой обняв за талию, прижимает её к себе. Лазурное платье хорошо подчеркивает стройную фигуру девушки; также его приятный цвет создаёт резкий контраст между алым пятном, выделяющимся в области декольте.

Другой рукой мужчина поддерживает её бледно-розовую голову. На лице девушки отсутствуют какие-либо эмоции, за исключением умиротворения. Глаза её закрыты. Слегка приоткрытый рот обнажает белые, местами окровавленные кончики зубов. Волосы её растрепанны, хотя некогда были заплетены в косу; развиваясь на ветру, исходящего из окна, они приподнялись и застыли в воздухе.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Большая птица уселась на оконный карниз и увидела обширное тускло-освещённое помещение с белым полом и синими стенами. Нижнее пространство помещения было заполнено железными столами. Лишь один из них утаивал металлический блеск поверхности, выставляя напоказ белую выпуклую простыню.

В совершенной тишине, изредка нарушаемой всхлипами умирающей лампы, послышались постепенно увеличивающиеся в громкости стуки – это были неспешные шаги по плитке. Их звук, когда уж стал совсем невыносимым, уступил первенство треску и жужжанию включённых, ещё моргающих ото сна лампочек. Комната осветилась, но от этого стала ещё мрачнее: плиточный пол при свете раскрыл свое истинное лицо и оказался обшарпанным серым, а темно-синие стены наполнились глубинной насыщенностью цвета.

В зале появились два человека. Один из них был в белом халате, а другой, будто полная его противоположность – с седыми волосами, в тёмной одежде.

Человек в халате подошёл к одинокой простыне, под которой вырисовывалось очертание человека и небрежно, одной рукой отдернул ткань.

Несмотря, как казалось бы, на развязку событий, старик так и остался неподвижным, словно не обращая внимания на происходящее; он даже не пошевелился с момента появления в этой комнате, ни разу не перевел и охваченного туманом отрешенности взгляда.

После нескольких каких-то неразборчивых слов, человек в халате, взяв старика под руку, подвёл его к отдёрнутой простыне.

Эта мерзкая, дотошно выдраенная, отравляющая серостью плитка; эти стены, устрашающие своей беспросветной глубиной; этот тускло-серебряный блеск от стола, который режет глаза; эта белоснежная простыня, угнетающая своей порочной низменностью – всё затмилось на фоне холодного лица с застывшими глазами; они стали белыми, оттого что пустота въелась в них, поглотив даже зрачки; ничто не могло прогнать эту пелену – окружающее для них не имела веса. И словно осознавая беспомощность материального мира, посиневшие губы отдались воле наслаждения забытьем – это сложилось в нечто похожее на искажённую и навеки застывшую улыбку.

Старик ощутил руку на своём плече, а затем оглушающие слова:

– Вы узнаете…

Под гнётом роковых вопросов содрогался даже воздух.

– Вы слышите меня? Это он?

Наступила тяжёлая минута, в безмолвии которой глаза старца обратились на человека в белом – он понял суть вопроса.

– Я…Я? Да к… кого же я должен узнать?

– Вашего сына.

– Нет…

– Не узнаете?

Человек в халате двумя руками закрыл тканью лицо мертвого человека. Затем он подошёл к старику и, взяв его за локоть, заставил отвернуться. Он вопросительно посмотрел на деда, как бы ожидая осознанного, разумного ответа.

– Нет, я не узнаю его. Это не мой сын. Мой мальчик никогда не улыбался.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Картина четвёртая

Александр обрисовывает комнату, в которой ничего не может утаиться от обжигающих лучей, исходящих от кончиков люстры. В левой стороне находится габаритный тёмный шкаф, местами с прозрачными дверцами, наполненный всякой всячиной: разноцветными тряпками, хрустальной посудой, потрепанными книжками. Он занимает всю стену. У его «ног» находится крошечный столик, покрытый кружевной тканью, который уже на своих «плечах» держит круглый аквариум, лампу и пару тетрадок.

Противоположная же стена украшена плакатами и фотографиями. Также здесь висят голубые часы с кружащимися лебедями; стрелки у них замерли на полвторого ночи.