Птица горести

Среди испытываемых эмоций, юноша уловил перемену в драгоценных для него глазах: они начали излучать грустную и томную лучинку; вскоре же стали полуоткрытыми и уставшими.

– Что тебя мучает? – тихо спросил он.

В ответ молчание.

– Дело в письме, которое ты разорвала? – продолжил после некой паузы. – Поему ты не хочешь, чтобы я видел его?

В голосе юноши чувствовалась бесконечная ласка и забота. Но девушка ничего не отвечала. Она только уперлась лицом ему в шею.

– Ты можешь не говорить мне ничего. Я знаю…

– Я… я… – смогла вымолвить она.

– …знаю тебя лучше себя – продолжал он страстно. – Мне просто хотелось услышать написанное тобою. Ведь это письмо писала ты. Я заметил твой почерк. И, кажется, догадываюсь… Ты действительно думаешь, что мы никогда не сможем быть вместе вечно? Неужели ты думаешь, что есть что-то сильнее нас, способное разорвать наши сплетенные души?

– Я боюсь. Я этого ужасно боюсь. Мне всегда будет мало тебя. Мало этой жизни, чтобы провести ее с тобой – задыхаясь, говорила девушка. – Но я вдруг представила, что настанет день, когда одного из нас не станет. Вдруг ты уйдёшь из этого мира, оставив меня в этой пустотой темноте. Я не представляю свою жизнь без тебя. Вот чего я действительно боюсь. Я не хочу это принимать…

Воцарилась сердечная тишина, ибо только в ней слышно стук сердец, переполненных любовью.

– А ты думаешь там не темно и пусто? – с некоторым усилием сказал юноша.

– Какая разница, если мы будем держаться за руки?

– И смерть не сможет разорвать наши сплетённые души, ибо мы покончим с ней быстрее, чем она покончит с нами. И так мы сможем быть вместе и держаться за руки всегда.

– Я буду держать тебя за руку всегда, любимый мой. Всегда.

Потянувшись назад, юноша вынул из пояса кинжал и плавным движением, остриём вверх, просунул его между прижатыми телами.

Два беспечных ангела смотрели друг другу в глаза, и я уверяю тебя, они бы утонули в своих чувствах, если бы один из них не прижался к другому всем телом, предварительно направив руку с остриём в свою сторону. И соприкоснувшись губами, они слились воедино, отдавшись воле вечного поцелуя.

Из окна лился тёплый лунный свет. Юноша, сгорбившись, припал на одно колено. Его, по обыкновению беспристрастные губы приняли вид горькой улыбки. На своих руках он держал девушку; на её лазурном платье разрасталось чёрное пятно, в середине которого торчала рукоятка.

Вытащив из груди серебряно-алый кинжал, юноша с трепетом приподнял девушку и сел в кресло. Он посадил её на свои колени и, обняв, опустился на спинку кресла таким образом, что девушка прижалась к нему, как маленький ребёнок, который заснул за чтением книжки, склонив головку на грудь родителя и поджав ножки. Юноша, в последний раз созерцая алмазные звёзды на сапфировом небосводе, сжал руку любимой и с размаха всадил себе в грудь окровавленный клинок. Несмотря на то, что его рука, обессилев, моментально упала на колени девушки, их скрещённые пальцы так и не разомкнулись.

Тихий, безмятежный покой комнаты нарушала тень птицы, которая, взмахивая крыльями, растворялась в лунном свете.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Картина вторая

Вторую картину Александр освещает ледяным лунным светом. Дощатый пол покрывается серебряной стружкой, которая, взбираясь вверх, заволакивает и розовую скатерть на столе; яркие частички скапливается здесь в жажде новых завоеваний. В центре стола стоит стеклянная ваза с бледно-голубыми незабудками; их соцветия маленькие и хрупкие, и половина уже опала, усыпав собою скатерть.

В другой стороне комнаты находится большой роскошный алый диван. Цвет этот в ночном мраке становится крепче и насыщенней. На его пышной поверхности лежит книга Ф. Ницше «Так говорил Заратустра».

Напротив дивана висит огромная картина, которая настолько габаритна, что занимает почти две трети стены. Высокие стены оклеены в белоснежные обои. В темноте потолка изредка что-то поблескивает; стоит только засмотреться на высеченные из чистого золота узоры, как вдруг предстаёт сцена античного сражения. На твоих глазах кровь рыцарей льется желтым глянцем по сверкающим доспехам; и каждый малейший лучик света, обращенный в их сторону, воскресает смертельную схватку: потолок вспыхивает искристым огнём под яростными взмахами мечей.

Под пологом бушующих страстей и их золотых вспышек, в центре комнаты, на полу покоится опрокинутый стул. На своей бездушной деревянной плоти он несёт роковую тень. Объектом вытянутой тени является человечий лик. Он, свесив руки, в которых уже нет прежней силы, и опустив голову, которая не тяжела думами, нежели раньше, замер в воздухе. Его шею усердно стягивает верёвка, благодаря которой он парит под потолком.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ