СОФИЯ МЕНДЕС ПРОБУДИЛАСЬ часов через двенадцать в состоянии полной дезориентации. По какой-то причине ей снился Пуэрто-Рико, который она опознала скорее по ласковому воздуху, чем по каким-то географическим признакам. Сон наполняла музыка, и она спросила: «Не влетит ли кому-то за песни?» Но Алан Пейс ответил ей: «Нет, если ты принесешь цветы», – что не лезло ни в какие ворота даже во сне.
Когда она открыла глаза, ей пришлось потратить несколько мгновений на то, чтобы сообразить, где и почему находится, после чего все мышцы и суставы дружным хором начали укорять ее за все горести, перенесенные ими за последние два дня. Лежа не шевелясь, ощущая боль более остро, чем было вчера утром в лесу, она попыталась понять, почему ей приснился именно Пуэрто-Рико. Неподалеку кто-то варил
– Спящая красавица пробудилась!
Первым в помещение заглянул Д. У., уставившийся на нее с открытым ртом.
– Уж и не думал, что доживу до сегодняшнего дня, но вы, Мендес, выглядите как пятнадцать миль плохой дороги. Как вы себя чувствуете?
– Еще хуже, – ответила она, – а как Марк?
– Окровавлен, но несгибаем, – отозвался с террасы Марк. – Так что не в состоянии войти внутрь и пожелать вам доброго утра, мадемуазель.
– Боже, дитя мое, восхищена твоим мочевым пузырем, – вступила в разговор Энн. – Позволь мне проводить тебя на ближайший речной бережок. Ты можешь идти или надо пригласить частное такси мистера Куинна, чтобы он подбросил тебя?
София нерешительно спустила ноги с невысокой походной постели и задержалась в этой позе на несколько минут, чтобы голова перестала кружиться. Джимми поднялся на ноги и, наклонившись, подал ей руку, которой она воспользовалась.
– Похоже, что я еще раз побывала в авиакатастрофе, – проговорила она, искренне не понимая, как можно рассыпаться на отдельные части, ничего, в сущности, не сломав. Полусогнувшись она сделала несколько неловких шагов, застонала, рассмеялась и тут же пожалела об этом, ощутив острую боль в груди. – Это ужасно.
Явился Джордж. В качестве ветерана многих проигранных сражений с принципиально неподвижными, таких как, скажем, планеты, объектами он с пониманием оценил ее неловкую походку и проинформировал:
– Хуже всего бывает на третий день.
Согнувшись в пояснице, словно старуха, она остановилась и пристально посмотрела на доброхота:
– И за какой день прикажете мне считать сегодняшний – за второй или за третий?
Он сочувственно усмехнулся:
– Завтрашний день покажет.
София возвела к небу глаза, должно быть, оставшиеся единственной частью тела, которой она могла безболезненно пошевелить, и неспешно направилась на террасу, пользуясь рукой Джимми, словно костылем. Тут они с Марком встретились взглядами, однако он оказался еще более неподвижным, синяки не позволяли ему даже улыбнуться.
– Робишо, вы выглядите совершенно жутко, – с подлинным ужасом произнесла она.
– Спасибо за комплимент. И вы тоже.
– Джордж обдумывает новый бизнес-проект, – с самым невозмутимым видом проговорил Эмилио. – Нам надо строить кафедральный собор. Мы можем предоставить вам с Марком выгодную работу – в качестве пары горгулий. – Он поднял кофейник. – Подумайте, Мендес: выгодная перспектива.
– Не уверена в том, что она привлекает меня достаточным образом. – София с сомнением посмотрела на длинную тропку до берега реки.
Джимми, все это время не отводивший от нее своих голубых глаз, заметил ее взгляд. За последние сутки он уже однажды нес ее на руках, и этого было, с его точки зрения, достаточно, ибо он мог надеяться только на дружбу.
– Марка я относил вниз, – произнес он как бы кстати.
– Действительно, Мендес, – заверил Эмилио, улыбаясь, но глядя на нее непроницаемыми глазами.
София могла бы пожать плечами, однако учитывая то, как она себя чувствовала стоя, движение это не сулило ей ничего хорошего.
– Ну, хорошо. Значит, у вас есть еще один клиент, мистер Куинн.
И он взял ее на руки так, как будто бы брал ребенка.
ПОСЛЕДУЮЩИЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ они просто отдыхали поодиночке, пытаясь приспособиться к ситуации, пытаясь научиться сдерживать и взлеты надежды, и падения духа, пытаясь превратить в смирение былой оптимизм.
Кроме того, им следовало собраться с духом перед началом нового этапа своей жизни на Ракхате. Колоссальная работа, совершенная ими за последние несколько лет, и случившаяся беда взяли свое; все они находились теперь едва ли не на самой грани умственного и эмоционального переутомления, о чем не подозревал никто, кроме Эмилио. Все остальные в то или другое время оставили родную страну вместе с родным для себя языком; всем остальным приходилось приспосабливаться к чуждой для себя культуре, и тем не менее все они оставались в рамках всемирной интернациональной культуры, основанной на науке и технике.