Птица малая

Теперь, думал Сандос, он впервые ощутил, что целибат подлинно лишил его чего-то важного. Прежде для него существовали чистота, целенаправленность, концентрация энергии, даруемые этим принципом. Теперь он ощутил более глубоким образом не свой привычный сексуальный голод, но утрату человеческого интима, человеческой близости. Почти с физической болью он чувствовал, что именно будет значить для него отказ от последней возможности любить Софию, необходимость отпустить ее от себя, освободить для любви Джимми, который будет оберегать ее с таким же усердием, как мог бы сделать и сам Эмилио. Он был честен с собой: прежде чем София повернется к другому, она будет ждать знака от него. И если он чем-то подтолкнет ее к любви, то будет обязан принять ее полностью. Он знал, что Д. У. и Марк не станут протестовать, что Джордж и Энн обрадуются такому исходу. И даже Джимми, подумал он, не станет возмущаться…

Итак, вот оно. Время заново утвердить принесенный в юности по неведению обет или отвергнуть его и прожить жизнь в человеческой зрелости. Время поставить открытую ему Богом чрезвычайную, духовную и бездонную красоту против обыкновенной мирской и, пусть и конечной, сладости любви и семьи человеческой. Время решать. Может ли он отдать все, на что надеялся, и все, что получил как священник, за все, чего он хочет и желает как мужчина.

И он не дрогнул перед ножом. Он перерезал нить, дабы остаться священником в вечности. Бог был щедр к нему. И он, Эмилио Сандос, не может подвести его. Ему даже не пришло в голову, что София Мендес может оказаться для него таким же даром Господним, как и вся полученная им прежде любовь, или что он сам может быть для нее Божьим даром. Две тысячи лет богословия высказали свое мнение, пятьсот лет иезуитской традиции подтвердили его, к ним присоединился опыт его собственной жизни.

А Бог промолчал.

После, в тот же самый день, София посмотрела ему в глаза, принимая чашку кофе и сандвич от Джимми, шутливо изображавшего из себя рыцаря. Эмилио видел, что София прочла его мысли и посмотрела на Джима, уже близкого друга, надежного, доброго, сильного и терпеливого. Он видел, как она замерла и задумалась, и почувствовал себя в это мгновение женщиной, отдающей своего ребенка чужим людям, готовым стать для него приемными родителями… женщиной, уверенной в том, что поступает правильно, что так будет лучше для любимого ею дитяти, лучше для всех. Но легче от этого не становилось.

* * *

ПРИНЯВ РЕШЕНИЕ, он стал выжидать, пока настанет нужный момент для следующего хода. И момент этот настал тихим утром, примерно через неделю, а может, и чуть больше, когда синяки Марка и Софии начали желтеть и зеленеть, а они перестали кряхтеть и охать при каждом движении, цвет лица Д. У. приобрел розоватый оттенок и Джордж заметно приободрился.

– Я обдумываю свое нынешнее положение, – объявил во всеуслышание Эмилио Сандос. Все вопросительно уставились на него, удивленные личным характером подобного заявления. Одна только Энн поняла интонацию, и она уже начинала улыбаться, ожидая продолжения. – Я решил, что в данный момент счастлив, как никогда в своей жизни. И все же, – заверил он своих друзей с полной и торжественной искренностью, – я бы переступил через ваши мертвые и обгорелые тела, если бы они преграждали мне путь к хорошо зажаренной еде.

– Bacalaítos fritos[80], – многозначительно произнес Джимми.

Эмилио с вожделением простонал в знак согласия.

– Пончики с сахарной пудрой, – мечтательно произнес Марк.

– Картошечка фри, – вздохнул Джордж.

– Сырные шарики, – уверенным тоном произнесла Энн. – В моем организме остро не хватает пищи желтого цвета.

– Куриный жареный стейк, – проговорил Д. У. и добавил: – Черт. Стейк вообще.

София не без труда поднялась на ноги, и направилась на террасу.

– Мендес, куда это вы? – окликнул ее Д. У.

– В гастроном.

Д. У. посмотрел на Софию так, словно на плечах ее выросла вторая голова. Однако к ней присоединилась Энн.

– В самую современную, самую шикарную кухню этого мира, – определила она, прежде чем произнести слово. – В катер же, в катер, Д. У.! Приготовиться к вечеринке.

Сандос хлопнул в ладоши, радуясь тому, что все мужчины вскочили, чтобы присоединиться к Энн и Софии – все, за исключением Марка, который ограничился тем, что просто встал, но встал с энтузиазмом. На самом деле пикник был именно тем, что доктор прописал им всем, просто Эмилио первым подумал об этом. И он сам, и все они нуждались в ощущении духовного простора, в чувстве свободы, противоречащем той замкнутости, запертости на поверхности чужой планеты, происшедшей по их собственной неосторожности.