Птица несчастья

Максим поднялся и ухватился за Полкана. Федор уцепился за круп получеловека-полуконя с другой стороны.

– Нам нужно поторапливаться, – предупредил тот.

Максим с трудом шел, ведомый Полканом. Впереди бежал Симаргл, прокладывая путь, замыкала строй Оля. С каждым шагом силы возвращались к Максиму, он чувствовал себя человеком, выбравшимся из-под завалов руды. От ног будто отвалились булыжники, упала с груди каменная плита… Когда он смог идти сам, Максим обернулся. На берегу реки застыли три изваяния, покрытые сусальным золотом. В свете угасающего солнца они сияли нестерпимым блеском, от которого у Максима навернулись слезы. Все трое смотрели на реку, протекающую перед ними, реку, в которой блестели желтые камни – так называемое собачье золото.

Глава седьмая. Буян

Слишком много нестыковок – до Максима дошло только сейчас. Как Ленька мог построить избу, если у него имелся лишь топорик, пригодный, чтобы ветви рубить? Не тащил же он в Заручье циркулярную пилу или профессиональный колун? Откуда в доме взялся чугунок, ухват и прочая утварь? Не в лесу же их Ленька нашел. Да и была ли изба на самом деле? После обильного, как казалось, ужина, Максим и Федор ощутили пустоту в животе – похоже, трапеза им померещилась.

Симаргл обрел человеческий голос, как только они удалились от прииска.

– Обман! Опасность! – сообщил он.

– Мы уже поняли, – ответил Максим. – Спасибо тебе. Почему раньше молчал?

Пес усиленно замахал хвостом:

– Не мог! Разучился! Как будто рот заткнули.

Максим поборол искушение потрепать Симаргла по голове: тот мог оскорбиться. Значит, что-то в том месте воздействовало не только на людей, но и на аборигенов Заручья, пусть и в меньшей степени. Главное, что Оля и Полкан отошли от бремени воспоминаний.

– Максимус, а что это было? – спросил Федор. – Это же не люди были?

– Не знаю, – признался Максим. – Может, нам все это почудилось.

Быстро темнело. Путники ушли как можно дальше от реки и остановились на ночлег. Готовить ужин смысла не было: ничего не видно, поэтому Максим ограничился чаем из термоса, благо на дне рюкзака завалялась упаковка сухарей.

– А может, и не почудилось, – задумчиво произнес Полкан.

– Марине скажешь? – спросил Максим.

В пламени костра Полкан казался мифическим существом: идеальное сочетание ума и физической привлекательности. Огонь высвечивал рельефные мышцы на его груди, безупречные черты лица, породистость лошадиного туловища.

– Надо сказать, – вздохнул Полкан, – и не только это.

Оля подошла и обняла его:

– Тоже вспомнил?

– Да, – ответил он. – Хотя лучше б не вспоминал. Хреново мне.

Он плюхнулся на землю и замолчал. Максим и Федор успели выпить чай, когда Полкан, наконец, заговорил.

– Я чего за мертвой водой напросился? Думал, может, она меня из урода человеком сделает. В смысле, разделит на коня и человека, – Полкан усмехнулся. – Хорош бы я был, если б получилось.

Он тряхнул головой, волосы, собранные в хвост, скользнули по лицу, точно змеи. Он поднял подбородок и посмотрел на Максима.

– Пастухом я был, да к тому же с умственной отсталостью.

– Офигеть! – не выдержал Федор, и тогда Полкан рассмеялся, и в этом смехе Максим различил горечь.

– Прикинь, – лицо Полкана исказила гримаса, – был деревенским дурачком. Ну не совсем слабоумным, читать-считать умел, газовой плитой пользоваться тоже… – он сплюнул. – А-а, вспоминать не хочу!

Он поднялся и отошел от костра. Теперь Максим видел только неясный силуэт.

– Деньги платили, конечно, – голос Полкан звучал тихо. – Иногда у меня их отбирали. Да я и сам отдавал: только скажи. Зачем дурачку деньги? Хорошо, соседи подкармливали. Кто картошку даст, кто хлеба пихнет. А кто и водочку.

Он отвернулся.

– Зрелище прикольное: деревенский дурачок, да еще пьяный, – теперь в голосе слышалась обида. – Ребятишкам забава. Губа нижняя отвисшая, слюни текут…

Потрескивал костер, и искры взлетали в иссиня-черное небо, в котором угадывались очертания тяжелых туч. Искры рассыпались золотистой пылью, от поднимающегося дыма плыл воздух, и казалось, Полкан покачивается на траве.

– Конь у меня был, – продолжил он, – Буян его звали. Серый в яблоках, пока к старости седеть не начал.

Полкан громко выдохнул.

– Умный был, красавец такой, – перечислял он, – ходил за мной, как собака. Сунешь морковку, он и хрустит ею. А губы мягкие, теплые, щекочут волосками.

– А какой он породы? – заинтересовался Федор.

Полкан усмехнулся:

– Какая порода, Федя! В нашем колхозе беспородные были. Рабочая лошадь, я на нем коров пас.

– И что с ним? – спросил Максим, заранее предчувствуя ответ.

Полкан молчал. Пламя лениво пожирало хворост. Огонь высвечивал лицо Федора, делая акцент на скулах, от чего тот казался взрослее, отражался медью на перьях Оли. Откуда-то донесся стук дятла.

– На колбасу его пустили, Максим, – ответил Полкан. – Я с утра пришел, а стойло пустует. Бросился искать, спрашивать… Полдеревни обегал, пока не нашелся добрый человек, который все объяснил.

– Почему?! – Федор напрягся.