Птица скорби

Мы выходим на улицу. Со стороны нас можно принять за старых подружек. В вечернем воздухе разносится музыка регги. Я иду, стараясь не сковырнуться на высоких каблуках, перенося вес на мыски. Меня преследует ощущение, будто все на меня пялятся. Я иду как на ходулях, и из груди моей вырывается:

– Твою мать.

Я даже не знаю значение этого слова, просто где-то слышала. Возле мойки машин три мужика посасывают пивко. Завидев нас, они начинают призывно свистеть.

– Твою мать, – снова говорю я, кажется, уже взяв эту фразу на вооружение.

– Не реагируй на них, – успокаивает меня Рудо, а сама вскидывает средний палец и кричит мужикам: – Фусеки!

Мужики ржут, я начинаю нервно потеть, а Рудо говорит с улыбкой:

– У таких лишних денег не бывает. «Наши» приедут на машинах.

Уже стемнело, разноцветные огоньки ночных клубов подсвечивают нам путь до нужного места. Где-то снова играет музыка регги, и я вдруг понимаю, почему она так берёт за душу. Ее любил слушать Тате. Сердце ёкнуло, заставив меня остановиться.

– Эндеса, иве![91] – торопит меня Рудо.

– Привет, Рудо, – приветствует её одна из ночных бабочек.

– Привет, Сандра, – кивает та.

Сандра худая и выше меня ростом, с острыми холмиками грудей и упругими ягодицами. Кожа у нее тёмная, гладкая, губки бантиком подкрашены красной помадой. Сандра оглядывает меня с головы до ног, скрещивает руки на груди и говорит:

– Привет, крошка.

Она не нравится мне уже хотя бы из-за своего имени.

– Привет, – говорю я на идеальном английском. Сандра приподнимает бровь, расплетает руки и хохочет, отчего на её переносице образуются три морщинки. Я вымученно улыбаюсь. Рудо подходит к девушкам, чтобы провести каждодневный инструктаж. Очень скоро я выучу его наизусть.

Стой прямо и не сутулься. Демонстрируй грудь, но никогда не оголяй соски. Припудривай носик. Вот так. Улыбайся проезжающим машинам.

Я неловко пытаюсь изобразить требуемое.

– Ну вот, иве. Не так это и сложно, правда? – смеётся Энала.

Меня бьёт озноб, но не от холода, а от волнения. Какая-то машина уже третий раз проехала туда-сюда и остановилась на перекрёстке. Все девушки бегут к ней, я ковыляю вслед за ними. Завязывается сумбурный разговор, все говорят наперебой.

– Привет, красавчик.

– Доброго вечерочка, сэр.

– Готова хоть сейчас.

– Я брал тебя в прошлый раз.

– Может, поедем?

– Опять этот гадский мужик.

– Что за новенькая?

– Меня Эналой зовут.

– Нет, я не тебе.

Жирный палец указывает на меня, и девушки расступаются.

– Иди-ка сюда.

С бьющимся сердцем я делаю два шага вперёд.

– Шинга уйу?[92]

Я стою, как язык проглотила, не знаю, что сказать. В машине тихо мурлычет радио, а Рудо начинает торг.

– Совсем свеженькая, босс. Сто тысяч.

– Э, нет, мне же не на целую ночь. – Ветер треплет обвислые щёки толстяка.

– Тридцать, – не сдаётся Рудо.

– Ладно, согласен.

Мужчина открывает дверь и хлопает по сиденью рядом с собой.

– Давай.

Я аккуратно обхожу машину, даже считаю шаги, и неохотно забираюсь внутрь. Мы уезжаем. Мигают огоньки радио, настроенного на частоту 89,5 FM, – это любимый папин канал. Мы едем где-то с полчаса, а потом застреваем в глубокой луже прямо возле дома, куда он меня привёз. Толстяк давит на акселератор, но мотор заглох.

– Твою мать, – бормочет толстяк.

«Твою мать», – думаю я. После нескольких безуспешных попыток завестись, мужчина открывает дверь и выходит. Мы застряли возле открытых ворот гостевого дома в глубине двора. На низеньком белом заборе висит табличка: «Гостевой дом. Одна Замбия. Одна нация. Один мужчина. Одна женщина». Свет из окон веранды освещает площадку с кладбищем машин. В здании слева грохочет музыка, перемежающаяся с гулом грузовиков, проносящихся неподалёку по Лумумба-роуд.

– Выходи из машины, – приказывает толстяк. Он ведёт себя сдержанно, но на лбу его натужно выступили вены.

– М-м-м? – не понимаю я. Он что, меня прогоняет?

Я дёргаю за ручку, но её заклинило. Толстяк, довольно проворно для своей комплекции, обходит по грязи машину и пытается открыть дверь со стороны улицы. Сзади нетерпеливо сигналит другая машина. Толстяк показывает им средний палец и рывком открывает дверь.

– Вылезай, – говорит он на бембийском. Я выхожу на негнущихся ногах и вступаю в лужу. Через открытые мыски в туфли заливается вода. В нос бьёт запах мочи. Двое мужчин в машине сзади глядят на меня и тоже выходят.

– Никани, бвана?[93] – спрашивают они толстяка. Один из мужчин с таким интересом смотрит на меня, что кровь приливает к щекам. Толстяк обречённо машет в сторону своей машины, мужчины понимающе кивают и идут к нам, не выключая двигателя. На заднем сиденье у них осталась девушка, такая же испуганная, как и я. У неё заплаканное лицо, тушь размазана по щекам. Мы понимающе смотрим друг на друга.

– Иве! – зовёт толстяк, стараясь перекричать гул шоссе. – Помоги толкнуть машину. – При этом он даже не поворачивает ко мне головы. Я плетусь куда сказано, но один из посторонних мужчин говорит:

– Мы сами справимся, мадам.