Птица скорби

– Простите, эта дверь открывается только снаружи, – вежливо говорит он. Его тон должен бы меня успокоить, но я слишком много в жизни повидала и снова дергаю дверь. Мужчина спокойно жуёт свой пирожок, мелко и по-кроличьи работая челюстями. Мне становится смешно и страшно одновременно, я уже чувствую едкий запах собственного пота. Я случайно нажимаю какую-то кнопку на двери, и стекло опускается, предоставив отличную видимость снаружи. Я снова нажимаю кнопку, стекло поднимается.

– Так ты Мэри или как? – Он поспешно доедает свой пирожок, вытирает руки салфеткой. У него большие ладони с длинными, почти женственными пальцами.

– Я – Чичи, – сбивчиво говорю я.

– Ну ты же не маленькая девочка. А полное имя какое? Чилеше?

– Нет, Чимука.

– И сколько же тебе лет, Чимука?

– Двадцать один. – Лучше приврать. Потому что а вдруг он полицейский? Я кошусь на заднее сиденье: полицейской дубинки вроде нет. Этот человек говорит на хорошем английском, не перемежая свою речь словечками на ньянджа. Он не давит, не угрожает. Нет, не полицейский. Слишком обаятельный. И даже добрый. Мягкая манера общения, тёплый взгляд, открытая улыбка.

– Вы полицейский? – всё равно спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он, старательно дожёвывая второй пирожок, отчего на шее его выступают вены. Наконец, вытерев рот платком, он поворачивается ко мне. – А почему ты спрашиваешь?

– Тогда кто вы? – Он накормил меня, ничего не прося взамен, что ему надо? Мне не терпится понять.

Сделав несколько глотков колы, он говорит:

– Меня зовут Элиша Банда, и я социальный работник, помогаю беспризорным девочкам Замбии.

О, сейчас бы Эналу на моё место, она бы ему ответила. Закатила бы глаза и сказала: «Ага, социальный работник, мать вашу». Я вежливо улыбаюсь, а про себя думаю: знаю я таких. Ходят по городу, мутят воду. Строят из себя душек, изображают заботу, но ничем не помогают. Ну, могут подарить тёплую куртку, обувь, шапку, угостить горячей едой, как сейчас. А потом, втёршись в доверие, приводят съёмочную группу, потому что им нужно снять материал или тиснуть статью в газете. Самые мерзкие изображают влюблённость. «Я бы на тебе женился, ты красивая, – говорят они. – Я хочу, чтобы ты доучилась». Скажут что хочешь, лишь бы забраться тебе под юбку. Такие очень предусмотрительны и используют резинки самого высшего качества.

– Если позволишь, я бы хотел познакомиться с тобой поближе, – говорит Элиша.

Это что-то новенькое. Я сжимаю кулаки и недоумённо переспрашиваю:

– Узнать меня поближе?

– Ну да. – Он с интересом глядит на меня.

– Это ещё зачем?

– Хочу понять, как ты оказалась на улице. Когда ты бросила школу?

– Школу? С чего вы взяли, что я ходила в школу? – Я насмешливо сплетаю руки на груди.

Мы сидим, задраенные в этой машине, словно в другом измерении, наши голоса отскакивают от стен салона и плавают в невесомости.

– Я догадался по тому, как ты разговариваешь.

– А как я разговариваю? – Я нервно расплетаю руки, не зная, куда их деть. Я кидаю на него гневный взгляд, опускаю стекло и тянусь к ручке снаружи. На меня дохнуло бензиновыми парами и гулом шоссе. Он даже не пытается остановить меня. Когда я вылезаю из машины, работники заправки молча смотрят на меня. Я пытаюсь одёрнуть юбку на своих пышных формах, и юбка едва не трещит по швам. Зябко обхватив себя руками, я шагаю в сторону бульвара Лос-Анджелес, ходу до него минут десять. Ох уж эти общественники, все одним миром мазаны. Обещают кинуть к твоим ногам весь мир. Мы поможем тебе вернуться в школу. Найдём для тебя новый дом. Поможем исправиться. Все говорят как по одному сценарию, улыбаются заученными улыбками, но ведь ни во что не вникают. Шутят и смеются над вещами, о которых не имеют ни малейшего понятия. За семь лет я узнала их как облупленных. Они вспоминали про таких, как мы, несколько раз в месяц, и обязательно двенадцатого марта, в День молодёжи, потому что «надо помогать беспризорным реинтегрироваться в общество».

«Дети – наше будущее».

«Это наши общие дети».

Они улыбались на камеру, мелких брали на руки, по-свойски обнимали за плечи тех, что постарше. Дарили футболки на вырост, синие читенге. Забирали у нас клей в обмен на мыло и бумажные салфетки. Правда, забывая уточнить, где же нам использовать это чёртово мыло. Мы улыбались, хитрили и обчищали их карманы.

Белые волонтёры рассказывали нам о Христе исключительно на бембийском языке и исключительно в День молодёжи, как будто в другие дни Христос не существует.

На их белых футболках сияли принты с надписью «Имити Икула Эмпанга»[108]. И все они были буквально помешаны на стиле читенге[109]. Юбки читенге, рубашки читенге, шорты читенге, головные уборы читенге и даже рюкзаки.

«Господь любит детей».

«Да приидут дети ко мне».

«Если б все были такими, как вы…»