Птица скорби

– Нет, – ответила Энала, на этот раз обойдясь без своего привычного хохотка. Кажется, она тоже оробела в этой стерильной обстановке.

– Хорошо, присядьте пока, – сказала китаянка, указав на кушетку, и скрылась в смежной комнате.

Я присела и стала глядеть в окно, за которым кто-то устроил небольшой огородик. Чтобы немного успокоиться, я взялась пересчитывать проросшие из земли зелёные стрелки лука.

Вернулась китаянка в сопровождении доктора Иня, если верить бейджику на робе. Казалось, этот человек вообще не умел улыбаться. И он, и медсестра, такие миниатюрные и непонятные, казались мне инопланетянами. Доктор Инь протянул мне конвалютку с тремя большими таблетками.

– Одну примете, запив водой, когда вернётесь домой, – сказал он. – Через час примете две остальные, но их нужно положить под язык, чтобы они рассосались. Всё понятно?

– Да, – хором ответили мы.

Дома Энала сварила картошку, заставила меня поесть, заварила крепкий чай и проследила, чтобы я выпила первую таблетку.

Через час у меня начались боли в животе, а через четыре из меня начали вываливаться кровавые сгустки. Это можно было бы назвать месячными, если б не размер сгустков. Так я и бегала в туалет до самой ночи, пока не освободилась от всего, что зарождалось внутри меня. Собрав грязные прокладки в пакет, я сожгла его за домом. Где-то вдали гудело шоссе, а рядом на дереве ухала сова.

Да какая женщина осмелится убить собственного ребёнка? – вопрошал внутренний голос.

Я проснулась среди ночи от боли в животе и вся в поту. Да какая женщина осмелится убить собственного ребёнка? – снова спросил меня голос, похожий на голос Куфе.

– Такая женщина, как я, – прошептали мои иссохшие губы.

Глава 19

После аборта мне всюду мерещилось моё нерождённое дитя – за спиной у юной мамочки, на руках у мужчины в автобусе, на плакатах про детское питание. Все эти дети взирали на меня с молчаливым упрёком, словно знали про совершённый мною грех. Даже соседка отворачивалась от меня, разделив со мной позорную тайну. Один день сменялся другим, и шесть долгих месяцев слились в невнятную череду дней и ночей.

Работая без выходных, через какое-то время мы уже имели достаточно денег, чтобы сбавить обороты. За продуктами мы стали ходить не на рынок, а в супермаркет «Мелисса». Больше не приходилось торговаться о цене за растительное масло, а вместо фриттеров мы покупали хлеб. Ещё Энала побаловала себя, купила зеркало в полный рост. Любовно поглаживая раму, покрытую золотой краской, она приговаривала: «Это ж чистое золото, иве» – и со счастливым смехом вглядывалась в своё отражение. Мы купили круглые колонки и подсоединили их к новому радио марки «Самсан» (старый ливанец, продавший его, уверил нас в его высочайшем качестве). Мы обратились к портнихе, и она пошила нам новые занавески из ткани цвета фуксии с ярким фиолетовым орнаментом. Возле окна в гостиной мы повесили картинку африканской Мадонны с младенцем.

Элишу я повстречала через полгода после аборта.

Мы с Эналой так осмелели, что перестали бояться полицейских сирен. Если к нам подкатывала белая патрульная машина, мы просто пытались угадать, кто пожаловал к нам на этот раз. Будет ли это немного стеснительный констебль Фири, старающийся обставить ситуацию поприличнее – рассказом или скромным поцелуем в щёчку. Или нам достанется инспектор Калинда – толстый и вечно потеющий коротышка. Был ещё констебль Мусонда, большой болтун, а также инспектор Исвамо, у которого не вставал, и мне полночи приходилось возбуждать его, так что немели пальцы. Был ещё типчик, изображающий возмущение, когда по дороге в участок я предлагала расплатиться своим телом. Он считал себя большой шишкой и ездил с персональным водителем. Сидя на заднем сиденье и накручивая на палец локон парика, я говорила: Бвана, тийени тинвелане…[106] Развернувшись ко мне, он изображал на лице гневное изумление.

– Вы о чём это, девушка? – А сам так гнусненько улыбался. – Атантауза чани уйу мусикана?[107] – спрашивал он своего водителя, и тот начинал ржать.

– Я вас очень прошу, просто умоляю. Тийени тинвелане.

– Ого, так ты ещё и в английском шаришь? – хохотал инспектор, хлопнув себя по животу. – Ну что, договоримся, пожалуй. А ты как считаешь? – спрашивал он, подмигивая водителю.

– Ага, – соглашался тот, на секунду отрывая глаза от дороги и пялясь через зеркало на мою полуоткрытую грудь. В салоне играла музыка, и мы, можно считать, не разговаривали, а перекрикивались.

В итоге мы всегда приходили к соглашению, и нас не сажали в обезьянник. Мы расплачивались на парковках, за домами, за заборами. Я сосала их пенисы, позволяла войти в себя с резинкой или без, не важно. Главное, чтобы нас не арестовали. Всё было предсказуемо – несколько минут в машине, или час в задрипанной гостинице, или, для разнообразия, на столе прямо в кабинете. После этого мы были свободны и отправлялись домой.