Птица скорби

Забитый под завязку автобус ехал из центра через район Камвала, и воспоминания нахлынули. Я глядела на беспризорных детей под мостом, выискивая среди них знакомые лица, но ведь прошло пять лет, и наши ребята давно выросли. Как сложилась их судьба? Из задумчивости меня вывела соседка, толкнувшая меня в бок. Оказывается, Дабвисо захотел получить с меня плату за проезд. Мне это, конечно, не понравилось – ведь Али попросил его провезти меня по дружбе. Но делать нечего, я пошарила по карманам юбки, с нарастающей паникой понимая, что денег-то и нет. Оказывается, пока Али рассказывал мне сказки про свою счастливую жизнь, он успел меня обчистить. Я растерянно подняла глаза на Дабвисо, рассчитывая на его понимание. Тот разочарованно сложил губы в трубочку и отстал.

На следующей остановке пассажиров вошло больше, чем вышло, и Дабвисо попросил меня освободить место. Я устроилась в уголке, села на металлический поручень. Он так раскалился от жары, что я всё время ёрзала, как рыба на сковородке. Сидящая напротив женщина с фигурой «бочонок» взялась поедать банан: она аккуратно опускала лепестки кожуры, отламывая банан мелкими кусочками и отправляя себе в рот. Автобус покачивался на рессорах, пахло бананом, и меня начало подташнивать. Я стала глядеть в окно, чтобы как-то отвлечься на окружающие виды, но надо мной навис Дабвисо – от его подмышек исходил противный кислый запах. Единственным выходом было – делать вдох и как можно дольше не дышать, в чём я и упражнялась на протяжении оставшегося пути. Потом Дабвисо напомнил: «Сейчас будет „Маина Соко“, твоя остановка». Я кивнула – мол, спасибо, хотя и так знала. Когда я вышла из автобуса, меня несколько раз вырвало, причём на пустой желудок. Не почувствовав никакого облегчения, я еле добралась до дома. Эналы дома не было, она куда-то ушла. Меня вдруг замутило от запаха свеженатёртой мастики, хотя прежде я спокойно её воспринимала. Я выбежала на двор, и меня снова вырвало. Потом я вернулась в дом и заснула.

Вечером Энала оставила меня дома. Когда я проснулась на следующий день, она ещё не вернулась, и тут кто-то постучал в дверь. Превозмогая подступившую тошноту, я пошла открывать. На пороге стоял Али. Он выглядел ещё более измождённым, чем накануне: щёки ввалились, глаза как у загнанного зверя. Я сразу же перестала злиться на него и снова подумала: Господи, как он вытянулся. Но вслух сказала:

– Что ты тут делаешь?

Глаза брата шныряли по комнате. Остановив на мне взгляд, он сказал:

– Прости за вчерашнее, сестрёнка, но мне нужно было срочно вернуть долг. Припёрло, понимаешь? – Он горько усмехнулся.

Я никак не ожидала извинений, думала, что Али станет огрызаться, но он лишь озадаченно почесал болячку на голове. Сейчас он так походил на Тате, что у меня сердце сжалось. Ну как я его выгоню? Так что я впустила его, накормила. Он умял всё в одно мгновение и даже сказал спасибо, а потом завалился на диван и уснул. Мой бедный младший брат. Я даже забыла про собственное недомогание. Плевать, что он меня обокрал, плевать на то, что я осталась без туфель, главное – мой брат рядом. Меня, конечно, грыз червячок сомнения, а вечером я отправилась на работу, надев чёрные балетки за неимением другой обуви.

Мне достался прежде незнакомый клиент в новенькой синей «прадо» представительского класса. Ублажив его дряблый пенис и получив банкноту в 100 тысяч квач, я посчитала день удачным.

Домой я вернулась в два ночи. Али исчез, а вместе с ним исчезли наш телевизор, радио и электроутюг.

Глава 18

Я изошлась желчью в прямом и переносном смысле этого слова. Я была зла на брата, и меня всё время рвало. Стоя за домом, я обдумывала случившееся. Али забрал у нас самое ценное, а мы с Эналой столько работали, чтобы купить всё это. Эта мысль вызвала новый приступ тошноты.

– Твою мать, – пробормотала я, глядя на копошащихся под ногами мух. На заборе кто-то сделал надпись красным спреем: «Мэри – босс отсос». Мог ли кто-то из моих клиентов утрудить себя такой выходкой в результате десятиминутного общения со мной на заднем сиденье машины? Что-то не очень верилось. Расстёгивая ширинки и вытаскивая свои набухшие вонючие члены, они для проформы, конечно, спрашивали моё имя. Но я всегда называлась Мэри, прекрасно зная, что уже через десять минут они забудут про меня.

– Никогда не говори им своего настоящего имени, – учили меня девчонки. Я уже столько раз называлась Мэри, что вполне могла бы откликнуться на это имя. Но днём меня не узнавали ни на рынке, ни в магазине, ни в автобусе. Разве что на Аддис-Абеба-роуд имелись клиенты, повторно требующие девушку с томными глазами. Высунувшись из окна машины, они говорили: «Нифуна Мэри!»[102]

Одним словом, мне было плевать, кто оставил эту надпись. Меня и без того выворачивало наизнанку.

Из дома вышла соседка, старая мегера. У неё целая орава внуков, а ещё она редко когда здоровается с нами. И вот она стоит, смотрит на меня, отвращение на её лице сменяется жалостью.