Птица солнца

За каменным троном пророчицы скрывался тайный ход в архивы города, расположенные в скале, а за архивами, охраняемые массивными каменными дверьми и проклятием богов, прятались сокровищница и царская усыпальница.

Ланнон остановился у бассейна. Жрицы приблизились к нему и проводили к самому краю воды. Тут они помогли ему снять доспехи и одежду.

Он стоял у начала лестницы, ведущей в зеленые воды, – высокий, нагой, золотоволосый и прекрасно сложенный. Мускулистое, как у тренированного спортсмена, тело – особенно мощные мышцы на плечах и шее, признак человека, много работающего с мечом. Живот и бока стройные, мышцы под кожей едва заметны. Полоска красно-золотых волос спускается от пупка по плоскому животу и расцветает солнечно-огненными завитками там, где расходятся ноги, длинные, прекрасной формы, легко несшие мощное тело царя.

Верховная жрица благословила его и испросила для него благословения богини. Затем Ланнон спустился по лестнице и погрузился в священные, дарящие жизнь воды.

Пока две молодые ученицы вытирали царя и одевали в чистые одежды, Хай Бен-Амон спел хвалебную песнь богине, а когда он умолк, все взгляды устремились к отверстию в своде пещеры, высоко над поверхностью зеленой воды.

Ланнон громко воскликнул:

– Астарта, мать луны и земли, прими вестника, которого мы посылаем тебе, и благосклонно откликнись на наши просьбы.

Все стоявшие вокруг бассейна высоко подняли руки, изображая знак солнца, и жертву по сигналу столкнули с каменной плиты в отверстие. Прозвучал короткий вопль обреченной души, но человек тут же ударился о воду и ушел в зеленые глубины под тяжестью надетых на него цепей.

Ланнон отвернулся от бассейна и между рядами жриц прошел в склеп. Обитель пророчицы была лишь немногим больше гостиной в доме богатого человека. Ровно горели лампы. Пламени был придан неестественный зеленоватый оттенок, стоял тяжелый, гнетущий запах горящих трав. За троном пророчицы ниспадали до пола занавеси, скрывая то, что находилось сзади.

Пророчица сидела на троне – маленькая фигурка, закутанная в белые одежды, лицо скрыто в тени капюшона.

Ланнон остановился посреди помещения и, прежде чем заговорить, вновь восхитился тем, как все здесь продумано и ставит просителя в невыгодное положение. Босой, еще мокрый, без оружия и украшений, в непривычных одеждах, вынужденный смотреть на сидящего на троне снизу вверх, вдыхая дурманящий воздух, – все это должно было выводить из равновесия. Ланнон почувствовал, как в нем шевельнулся гнев, и, когда он произнес положенное приветствие и задал первый вопрос, голос его звучал резко.

Хай следил из своего укрытия за троном. Он получал удовольствие от близости друга, вспоминал его манеры и голос, видел знакомое и любимое лицо, усмехнулся, увидев ту смену выражения, какую ожидал: быстрая вспышка гнева в бледно-голубых глазах, затем интерес, проблеск улыбки, когда следовал хороший совет.

Танит говорила монотонно, точь-в-точь как Хай, подбирая ответ из вариантов, которыми вооружил ее жрец.

Когда Ланнон уже собирался покинуть комнату, Танит сказала:

– Еще одно.

Ланнон удивленно повернулся: он не привык к непрошеным и бесплатным советам пророчицы.

Танит заговорила:

– У льва был верный шакал, который предупреждал его о приближении охотника, но лев прогнал его прочь.

У солнца была Птица, на крыльях которой прилетали к нему жертвоприношения, но солнце отвернуло от нее свой лик.

У руки был топор, который защищал ее, но рука отбросила его.

О гордый лев! О неверное солнце! О беспечная рука!

Хай за занавесом затаил дыхание. Когда он сочинял эти строки, они звучали очень умно, но теперь, произнесенные в этой каменной комнате, шокировали даже его.

Светлые глаза Ланнона застыли – он задумался над загадкой, но она оказалась нетрудной, взгляд Ланнона прояснился, гневно блеснул, кровь прилила к лицу и шее.

– Будь ты проклята, ведьма! – закричал он. – Еще и от тебя я должен это слышать? Проклятый жрец преследует меня на каждом шагу. Нельзя пройти по улицам собственного города без того, чтобы не услышать, как толпа распевает его ничтожные песенки. Нельзя пообедать в собственной столовой без того, чтобы гости не повторяли его пустые слова. Нельзя сражаться, нельзя выпить чашу вина, нельзя бросить кость без того, чтобы его тень не стояла за моим плечом. – Ланнон задыхался от гнева. Он прошагал по комнате и потряс кулаком перед лицом испуганной пророчицы. – Даже мои собственные дети околдованы им.

За занавесом дух Хая взлетел, как на крыльях: говорил не враг.

– Он ходит, раздувшись от важности, и распоряжается на улицах моего города, его имя звучит по всем царствам. – Гнев Ланнона превратился в праведное негодование. – Его приветствуют, когда он проходит, я сам это слышал, и, клянусь великим Баалом, приветствуют громче, чем собственного царя.

Не владея собой, Ланнон отвернулся от трона. Он взглянул на занавес, и Хаю на мгновение показалось, что Ланнон заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но Ланнон заходил по комнате и снова подошел к пророчице.