Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Опять наступило воскресенье. Сегодня утром я опять побывал на дороге Рейсвейксенвег: луга частично затоплены, благодаря чему на переднем плане наблюдалось сочетание зелени и серебра с корявыми черными, серыми и зелеными стволами и ветками согнувшихся от ветра старых деревьев, а на заднем плане – силуэт маленькой деревушки с острым шпилем на фоне ясного неба. Там и сям – то изгородь, то куча навоза, в которой копается стая ворон.

Как бы ты это прочувствовал! Как хорошо бы ты это написал, если бы только захотел!

Это утро было по-особенному красивым, и дальняя прогулка пошла мне на пользу, потому что из-за рисования и литографий я на этой неделе почти не выходил из дому.

Что касается литографии, завтра утром я надеюсь получить пробный оттиск с изображением старичка. Надеюсь, он получится удачным: я выполнил его с помощью мела, который специально предназначен для этих целей, но все же опасаюсь, что обычный литографский карандаш мог подойти лучше, и жалею, что не использовал его. Ладно, посмотрим, что получится.

Завтра же я надеюсь узнать много чего об изготовлении оттисков: все это продемонстрирует мне печатник. Я бы очень хотел научиться самой печати. Полагаю, эта новая техника может вновь вдохнуть жизнь в литографию. Уверен, что найдется способ объединить преимущества нового и старого метода. Нельзя предвидеть наперед, но, кто знает, может, это приведет к появлению новых журналов.

Понедельник

Вчера вечером я не смог закончить письмо – сегодня утром мне нужно было к печатнику из-за своего старичка. Наконец я увидел все процессы: нанесение изображения на камень, его подготовку, саму печать. И теперь я лучше понимаю, что́ можно исправить при помощи ретуши. Прилагаю первый оттиск, неудавшийся не в счет.

Со временем, надеюсь, у меня будет лучше получаться, этот пока что совершенно меня не устраивает, ну да ладно, мастерство приходит с опытом и после многих попыток. Мне кажется, художник обязан попытаться положить в основу своей работы какую-то мысль. Я постарался выразить это в оттиске, но у меня пока не получается передать это так же прекрасно и точно, как того требует действительность, и он стал лишь ее слабым отражением в тусклом стекле; мне кажется, самое убедительное доказательство существования «quelque chose là-haut»[132], того, во что верил Милле, – а именно существования Бога и вечности – то, что в образе такого старичка может заключаться нечто невыразимо трогательное, сам же он, скорее всего, не отдает себе в этом отчета, тихо сидя в уголке у своего очага. Одновременно в нем присутствует нечто благородное, нечто изысканное, что не может быть изъедено червями.

Израэльс великолепно изобразил это. Самый прекрасный отрывок в «Хижине дяди Тома» – тот, где бедный раб, знающий о своей близкой смерти, в последний раз греется у огня, вспоминая слова:

Que le malheur, sombre déluge que des tempêtes de malheur
S’abbattent sur moi – mon refuge,
Ma Paix, mon tout – c’est Toi Seigneur[133]

.

Это далеко от любых богословских учений – простой факт: беднейший дровосек, крестьянин или шахтер может изведать такие эмоции и настроения, что почувствует близость вечного дома.

По возвращении из типографии я получил твое письмо: твой Монмартр великолепен, и эмоции, которые он в тебе вызывает, я, безусловно, разделил бы с тобой; кстати, полагаю, что Жюль Дюпре и Добиньи своим творчеством зачастую тоже старались пробудить подобные мысли. Порой в этих эффектах есть нечто неописуемое – словно с тобой говорит вся природа, и по возвращении домой возникает чувство, будто ты прочел книгу того же Виктора Гюго. Я не возьму в толк, почему не всем дано это увидеть и почувствовать: природа или Бог взаимодействуют со всеми, у кого есть очи, уши и сердце, чтобы уразумели. Полагаю, художник – счастливец, ведь он всякий раз находит гармонию с природой, когда ему хотя бы слегка удается воспроизвести то, что он видит.

И это уже много: он знает, что ему делать, и у него в изобилии имеется материал, а Карлейль справедливо утверждает: «Blessed is he who has found his work»[134]. Если же его дело – как у Милле, Дюпре, Израэльса и др. – призвано даровать мир, возвестить «sursum corde», «Вознесем сердце наше!» – тогда это вдвойне вдохновляюще, тогда он чувствует себя менее одиноким, потому что думает: «Я здесь один, но пока я сижу здесь и молчу, возможно, мое произведение разговаривает с моим другом, и тот, кто его увидит, не заподозрит меня в бессердечности». Однако знай, что из-за неудовлетворенности плохой работой, череды неудач, сложностей с техникой можно впасть в жуткую меланхолию.