Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Знаешь, почему я не сомневаюсь, что смогу это осуществить? Ты знаешь из курса физики, что погруженный в жидкость предмет теряет в весе столько же, сколько составляет удельный вес жидкости, которую он собой замещает. Поэтому некоторые вещи держатся на плаву, а те, что тонут, под водой весят меньше, чем на воздухе. Похоже, нечто подобное – своего рода закон природы – существует и применительно к работе: пока ты ею занят, ты ощущаешь в себе больше работоспособности, чем ожидал или, вернее, чем имел до начала работы. Ты тоже испытаешь это, если однажды примешься за живопись. Поначалу это кажется чем-то недостижимым, чем-то безнадежно несбыточным, но со временем мы начинаем все понимать, и надеюсь, что ты увидишь это и в моих работах.

То, о чем я писал тебе ранее, все же подтвердилось: Раппарду серьезно нездоровится. Я вновь получил весточку от его отца, но тот умалчивает о том, что это за болезнь. К тому времени, как Раппард поправится, я хочу закончить как можно больше рисунков – мне бы хотелось, чтобы Р., вновь принявшись за работу, сделал бы то же самое. В Р. есть то, что не всем дано: он размышляет, и его чувства – то, что он культивирует. Он способен составить план, критически оценить его и держаться за идею.

Многие считают, что глубокие размышления и упорство в достижении цели не имеют отношения к искусству, во всяком случае не подходят для travaux de longue haleine[142]. Для дела, о котором я говорил, одновременно потребуются и мастерство, и энергичный подход, и упорство, и способность хладнокровно сохранять терпение. И в Раппарде есть еще кое-что, что, по моему мнению, делает его чрезвычайно полезным для подобного предприятия. Он способен досконально разработать фигуру: не просто сделать ее ноткой цвета в акварели, а придать ей более четкую форму и структуру.

Я часто думаю о том, что мне хотелось бы уделять больше времени настоящему пейзажу. Нередко я вижу восхитительно прекрасные вещи, которые невольно заставляют меня говорить: «Никогда еще не видел, чтобы то или это было написано вот так!»

How to do it: чтобы нарисовать это, мне пришлось бы забросить все остальное. Хочу знать, согласишься ли ты со мной, что в пейзаже многое все еще не разработано, что, например, Эмиль Бретон создал эффекты (и продолжает работать в этом направлении), которые положили начало чему-то новому, что, на мой взгляд, еще не развилось в полную силу и не часто находит понимание, а применяется на практике и того реже. Большинство пейзажистов не обладают глубоким знанием природы, в отличие от тех, у кого с детства вид полей вызывал яркие эмоции. Многие из них предлагают то, что, например, с человеческой точки зрения не может удовлетворить ни тебя, ни меня (хотя мы и ценим их как художников). Вещи Эмиля Бретона называют поверхностными, хотя они таковыми не являются: у него гораздо больше настроения и гораздо более обширные познания, чем у многих других, а его работы имеют под собой серьезное основание.

Действительно, в пейзажной живописи начинает возникать ужасная пустота, и мне хотелось бы процитировать слова Херкомера: «The interpreters allow their cleverness to mar the dignity of their calling»[143]. Полагаю, публика вскоре начнет требовать: «Избавьте нас от художественных композиций, верните нам простое поле!» Как приятно смотреть на красивую картину Руссо, над которой он долго корпел, чтобы она получилась правдивой и честной! Как приятно думать о таких людях, как ван Гойен, Кром-старший и Мишель! Как прекрасны картины Исаака Остаде и Рёйсдаля! Разве я хочу вернуть их или хочу, чтобы им подражали? Нет, я лишь хочу, чтобы наше творчество оставалось честным, простодушным и правдивым. Я знаю старые литографии Жюля Дюпре, сделанные либо им самим, либо по его наброскам.

Сколько в них энергии и любви и в то же время как свободно и легко они выполнены!

Точное копирование натуры тоже не является идеальным решением, но, видишь ли, многим сейчас недостает такого понимания природы, которое позволяло бы им изображать ее свежо и правдиво.

Считаешь ли ты, что, например, де Бок обладает тем же знанием, что и ты? Нет, определенно нет. Ты возразишь, что каждый с юных лет видит пейзажи и фигуры. Но возникает вопрос: каждый ли был вдумчивым ребенком? Любил ли он то, что видел, а именно пустоши, поля, пашни, леса, снег, дождь и бурю? Нет, не каждый похож в этом на нас с тобой: чтобы эта любовь укоренилась, нужны определенная среда и обстоятельства, при этом важную роль играют особый склад характера и темперамент.

Я помню твои письма из Брюсселя с такими же описаниями пейзажей, как в твоем последнем письме.